Илия Троянов - Собиратель миров

— А в каких зверей он стрелял, дедушка?

— Он стрелял во все, что двигалось. В этом он был нетребователен. Даже в крокодилов и в бегемотов, что было особенно противно, потому что нам приходилось ждать на берегу, пока их трупы не всплывут.

— Почему они не остаются под водой?

— Потому что в их животах скапливаются газики, какими и ты пукаешь, мое солнышко. Представь: тысячи таких газиков собираются внутри бегемота, и он раздувается, становясь круглым и набитым, как один из моих лучших друзей.

— Я знаю, дедушка, о ком ты говоришь, я точно знаю.

— Хорошо, мой дорогой. Но держи это при себе.

— Почему? Он сам тоже знает.

— Значит, вы ели много мяса.

— Нет! Слушайте, и вы испытаете новое изумление. Бвану Спика совсем не интересовало мясо. Даже рога. Мы торопились дальше. Мы оставляли убитых животных, и я не знаю, ел ли их кто-нибудь, потому что не всегда рядом были деревни. Лишь однажды, когда он подстрелил беременную антилопу, то приказал нам ее разрезать и сварить для него ее плод.

— Нет!

— Мы отказались, сначала — носильщики, к которым он обратился в первую очередь, а потом он отдал приказ мне, и я тоже отказался, как мог я сделать что-то подобное, я вызвал бы в этот мир духов, которые преследовали бы меня все дни моей жизни. Он пришел в ярость и ударил меня по лицу.

— Он ударил тебя!

— Я потерял один зуб впереди, вот, смотрите, вот этой дырой я обязан бване Спику.

— И ты позволил ему?

— А что я мог сделать? Он был хозяином каравана. Он поносил на нас, что мы сошли с ума и верим в какие-то глупости.

— А другой мзунгу?

— Он не хотел участвовать в этом споре. Его слова часто были жестокими, но он сам? Я никогда не видел, чтобы он убивал. Я не знаю, что он думал про охоту бваны Спика, но он несколько раз отказывался сделать привал, когда бване Спику местность казалась весьма подходящей для охоты. Бвана Спик тогда очень злился, но скрывал это от бваны Бёртона. Только когда мы оставались наедине, тогда он бранился, и хотя я почти ничего не понимал, но слышал ярость в его голосе. Чем дальше мы ехали, тем чаще они друг с другом не соглашались. Думаю, бване Спику было трудно чувствовать себя подчиненным. У каравана — два начальника, так полагал он, два вожака, которые вдобавок соперничали друг с другом. Я ошибся, я-то думал, они друзья, но позднее, гораздо позднее, во время моего второго путешествия, когда я лучше стал понимать английский и бвана Спик стал говорить со мной откровенней, тогда я понял, что в первой половине путешествия он стоял на пороге ненависти, честолюбие сожрало его чувства благодарности и союза, а когда дошло до самого главного спора, тогда его ненависть выплеснулась и потопила все. Еще перед концом путешествия, перед тем как мы вновь достигли спасительного побережья, он обвинял меня, что якобы я помогал бване Бёртону отравить его. Вот как сильна была его ненависть.

— И тем не менее он взял тебя в следующее путешествие?

— Я не понимаю, как ты мог опять сопровождать его. Он же тебя ударил.

— Он образумился. Он нуждался во мне и ценил мою службу. Мы хорошо подходили друг другу. Со мной он чувствовал себя вожаком, а я научился обуздывать нетерпение и ждать, пока он соберет фразу на языке баньяна, и тогда я мог дать ему сведения, которые ему хотелось узнать, и ему не приходилось выпрашивать их у бваны Бёртона. Он доверял мне все больше и больше. На втором путешествии я узнал все, что было от меня скрыто на первом. Бвана Спик был человеком с нежными чувствами, а бвана Бёртон растоптал его чувства. Он показывал, каким дураком его считает. Он умел обращаться с человеком очень надменно. Тогда бвана Спик стал мстить ему, он растил в себе презрение ко всему, что бвана Бёртон сделал раньше и чем занимался в этом путешествии. Вот какие отношения у них были: бвана Бёртон презирал бвану Спика, потому что тот не думал ни о чем, кроме стрельбы по животным, а бвана Спик презирал бвану Бёртона, потому что тот не интересовался охотой.

Каких бы усилий ни требовал день, какие бы трудности ни ставил, но вечерами — когда Бомбей раскладывал стул и пульт во временном рабочем углу палатки — Бёртон садился и записывал все, что пронаблюдал, измерил и узнал. Пусть снаружи бушует гроза, пусть под сапогами собирается вода и до него доносятся приказы Спика о том, как покрыть грузы брезентом. Он пишет, даже если пальцы в лихорадке едва удерживают ручку, а воспаленным глазам не различить чернильницу, куда он обмакивает перо. Пишет, даже если испытывает единственное желание — вытянуться и скорее забыть этот день.