Анна Габамик - Ничего личного (сборник)

И так, он живет и учится в этом большом и незнакомом городе.

В городе снобов, которые, как бы невзначай, говорят знакомому с соседней улицы: «Да, жаль, что Вы живете не в центре. Я бы не смог жить нигде, кроме Нагорного».

В городе, где говорят на языке, понятном всем, но этот язык все же не официальный в стране. Здесь у каждого района есть свой сленг и даже акцент. Со временем, Александр тоже стал «ясновидящим».

В этом городе жило, училось, работало, приезжало на время и оставалось навсегда столько людей, что никакая перепись населения не могла быть достоверной.

В городе, который, наравне со всеми возможными оттенками серого, любил и лелеял свои карамельные домики. Улицы старого центра были похожи на коробку с леденцами, а брусчатка оказалась на столько, не подвластной времени, что пережила все тротуары вдоль нее.

«А Вы знаете, если посмотреть налево, то эта улица похожа на Питер, а если направо – то на Москву,»– заметил как-то столичный актер, стоя спиной к любимому театру горожан. Такая оценка грела сердце, хотя этот факт и отдавал провинциальностью. Город знал про себя, что он уже не столица. Знал, но благосклонно принимал гастрольные спектакли сразу после столичной премьеры. У него была и своя театральная школа, и традиция, и легенда-скандал, с нею связаные.

Город знал, также, что жить в нем спокойнее, сытнее, чем в столицах. Что здесь многое рождалось, вызревало, но вынуждено было уйти, чтобы не уснуть, не успокоиться, чтобы развиваться дальше. Город был щедр и равнодушен одновременно. Просто нужно было знать, где и что лежит и взять, если ты мог. Город был не против.

Саша привык вставать рано, но так рано, как будили его дворники, весело, шумно и с матерком сгребающие листья, ему и не нужно было вставать. Почти сразу же начинали ходить троллейбусы. Остановка, на которую смотрели окна его комнаты, наполнялась людьми, голосами, шумом проходящего транспорта. Город просыпался, открывал двери и окна, варил кофе, закуривал первую утреннюю сигарету, обычными маршрутами разбирал своих подопечных по рабочим местам. Город осматривал постепенно проявлявшиеся в солнечных лучах дома, мыл их дождем, украшал осенними деревьями и цветами.

И дом жил полной жизнью: давал приют магазинам и конторам, пристально следил за людьми на остановках, у своих парадных, приветливо расставлял скамейки, терпел на них с утра и до позднего вечера случайных и уже знакомых людей, не гнал также уставшего или подвыпившего прохожего ночью. Но вся эта жизнь, очевидная и суматошная только с фасада. Подъезды проходные, через них можно попасть во двор. И там, во дворе на тебя обрушивается тишина. Крики детей на качелях и в песочнице, приветствия выгуливающих собак жильцов, только подчеркивают громкость этой тишины. Здесь свой мирок, свой собственный. С определенными, раз и навсегда, уже, не известно, кем и когда, установленными правилами. Здесь можно сидеть допоздна и даже петь под гитару, а здесь нельзя ни в коем случае. Здесь можно кормить голубей, а вон там, нет – сразу тебе и напомнят. Здесь, не договариваясь, встречаются у подъезда, чтобы утром начать пробежку. Здесь, идя за молоком, оборачиваются к окнам и кивают, что значит: «сегодня я тебе займу очередь». Здесь с одного балкона зовут ребенка домой, а с другого отвечают, что вот только видели, как он с тем самым Серегой пошел в школьный двор. И подъезд выпускает рассерженную маму, чтобы вернуть беглеца. Здесь так обманчиво тихо, что беспечные влюбленные, случайно догулявшиеся до этого двора и впервые целующиеся на скамейке, рискуют быть выведены из приступа романтизма заурядным и отрезвляющим звуком спускающейся воды в унитазе. Здесь ни на что не нужно спрашивать разрешения, здесь просто нужно жить, быть принятым, допущенным ко двору.

В доме соединялись фасадная, светская и дворовая, доверительная жизнь.

Саша открыл дверь, теперь это тоже входило в его обязанности. На пороге стоял молодой человек. В строгом темном костюме, начищенные туфли, прическа – волосок к волоску, гладко выбритое лицо. В таком виде можно официально просить руки невесты у отца семейства, подумал Саша.

– Здравствуйте, вы не могли бы одолжить мне швабру?