Владимир Козлов - Война

– Алло, – говорит Андрей. – Привет, можешь разговаривать?

– Могу. – В трубке – Воронько. – Другое дело, хочу ли я с тобой разговаривать.

– А что такое?

– Не притворяйся дурачком. Это ты устроил бучу насчет того алкаша-журналюги…

– Ну да, в том числе я. И что теперь? Ты что, защищаешь этих уродов?

– Не надо обсерать людей, которых ты не знаешь…

– Зато я знаю, что они сделали…

– Я тоже их лично не знаю. Но пацаны говорят, что нормальные парни. У одного просто дома проблемы. Год всего женат, а она уже стала изменять…

– А у второго тоже проблемы были, да? С алкоголем, наверно? И поэтому – цирроз печени?

– Это тот же самый…

– Значит, у второго – другие проблемы…

– Ладно, хватит подъебывать. Говори, насчет чего звонишь?

– Ты знаешь. Расследование…

– И ты думаешь, что я после всей этой хуйни тебе что-нибудь расскажу?

– А что, есть что рассказать?

– Для тебя у меня один ответ: без комментариев.

– Ладно, пока.

– Давай.

Университет. В аудитории – три десятка девушек и несколько парней. Оля и Женя сидят за одним из последних столов. У доски стоит преподаватель – пожилой, седой, бородатый дядька.

– Меня, честно вам признаюсь, уже много лет мучает один вопрос, – говорит он. – Почему русская литература, которая была столь великой в девятнадцатом веке, так явно деградировала уже к середине двадцатого? Ведь последним по-настоящему великим писателем был Михаил Булгаков…

– А Пастернак? – выкрикивает парень с первого ряда. – Ведь «Доктор Живаго» получил Нобелевскую премию…

– Я с большим уважением отношусь к поэзии Пастернака, – говорит преподаватель. – Но роман этот, при всем уважении, я не могу поставить в один ряд с произведениями Толстого или Достоевского…

– А Набоков? – спрашивает Женя. – Или вы относите его к первой половине двадцатого века?

– Набоков – великолепный стилист, и этого у него не отнять. Но этого недостаточно для того, чтобы быть подлинно великим. Более того, в своих американских произведениях он выбрал линию крайне сомнительную с моральной точки зрения. Я, разумеется, имею в виду «Лолиту». Считаю, что этим, с позволения сказать, произведением он предвосхитил тот поток «порнухи» и «чернухи» в российской литературе конца двадцатого и начала двадцать первого века. Все эти Пелевины, Сорокины и прочие безответственные постмодернисты…

Начинает вибрировать телефон Оли, лежащий на столе. Она берет его, подносит к уху, говорит шепотом:

– Алло…

– Здравствуйте. Это с кем я говорю? Это Оля?

– Да. А кто это?

– Это тетя Люся, тетя Вики Сотниковой. Она сейчас у нас, в Раменском. Никому звонить не хочет, даже маме своей. Только твой телефон дала. И то сама разговаривать не хочет. Она… Ну, я не знаю… Странная какая-то, короче говоря. Не рассказывает, где она была, что делала… Мы не знаем, что с ней делать. Может, приедешь, заберешь? Или матери ее хотя бы сообщи – пусть она забирает. А то что она тут у нас будет?..

– Мне сейчас не очень удобно разговаривать. Я вам перезвоню…

Оля отключает телефон, кладет его на стол.

– …меня не убедит, что постмодернизм – это литература, – говорит преподаватель. – Я бы даже так сформулировал. Постмодернизм – это анти-литература, реакция на литературу в ее наивысшей точке. Как после каждой революции наступает реакция, так и здесь.

Плацкартный вагон. За окном тянутся поля и серое небо, мелькают голые деревья, деревенские дома, маленькие станции. Иван и Кевин сидят на нижней полке. На полке напротив кто-то спит, надвинув на лицо коричневое одеяло с налипшими катышками и пылью. На верхней полке лысый мужик, лежа на животе, смотрит в окно.

– …я был мало в Москве, – говорит Кевин. – Несколько дней. Гостиница в центре. – Он берет стакан чая в алюминиевом подстаканнике, делает глоток, ставит на стол. – Экскурсии, Кремль, Тверская…

– И какое общее впечатление от Москвы?

– Ну, такой, в целом, уэстернизированный город, так можно сказать?

– Нет. Лучше – просто «западный»…

– Мне Питер нравится больше. Там атмосфера…

За перегородкой, в соседнем отсеке, слышится храп. С другой стороны разговаривают.

– …в царской армии любой дворянин-офицер имел право отказаться служить в армии и вернуться в свое поместье, – говорит мужской голос.

– Я вообще не про то, – отвечает другой, постарше. – Я про царскую Россию мало знаю и, если честно, не очень и интересуюсь. Это уже такое далекое прошлое… Я больше смотрю на сегодняшние реалии, пытаюсь что-то с чем-то сравнивать. Например, я тебе скажу: Россия – дикая страна, но искренняя. И поэтому жизнь у нас тяжелая. А Китай, например, неискренний. Они на словах строят коммунизм, а в реальности – капитализм. И поэтому у них такая мощная экономика…