Паскаль Киньяр - Тайная жизнь

Любовь совершает обратный акт: не упражнение в смерти, а упражнение в рождении. Вот почему, кстати, любовь с первого взгляда сравнивают с ударом молнии: внезапное fulguratio света, — так внезапно возникает свет при рождении.

Это упражнение в жизни, которое происходит прежде, чем тело становится живым (то есть прежде, чем душа становится призраком, двойником тела, личной внутренней первопричиной).

Две цивилизации были склонны к первоначальной недееспособности: Римская империя и Китайская империя.

Монтень для собственного пользования сформулировал правило: во избежание страданий от бессилия надо быть готовым к тому, что потерпишь неудачу.

Стендаль писал: «Если в сердце поселяется зерно страсти, вместе с ним поселяется и зерно возможного фиаско».

Аргумент III. Определяя понятие любви, Стендаль говорит о кристаллизации. Я говорю об избавлении от чар. Эти понятия противоречат друг другу.

Кристаллизация не соответствует вожделению. Кристаллизация и фиаско у Стендаля соответствуют завороженности и изнеможению у древних римлян.

Завороженность: древний свет окружает нимбом тело и лицо, одаряя их божественной властью и божественным богатством.

Стендаль пишет: «В соляных копях Зальцбурга в заброшенные глубины этих копей кидают ветку дерева, оголившуюся за зиму; два или три месяца спустя ее извлекают оттуда, покрытую блестящими кристаллами; даже самые маленькие веточки, не больше лапки синицы, украшены бесчисленным множеством подвижных и ослепительных алмазов; прежнюю ветку невозможно узнать» [103] О любви. Пep. М. Левберг, П. Губера. .

Кристаллизация производит слабость зрения: в порыве припоминания и с помощью воображения оно безгранично приукрашивает видимое, так что любовник и любовница, добавляет Стендаль, оказываются не в силах оказать сопротивление.

Речь, разумеется, идет о завороженности, хотя описана она точнее, чем в античных текстах. Речь о том, чтобы видеть, не видя, и представлять себе то, что доступно видению в этот самый момент, чтобы не видеть это по-настоящему.

Избавление от чар есть следующий этап, и именно этот этап ослабляет fascinus .

Следствие. Я рассматриваю фиаско как первичное, зачарованное, беспокойное, инфантильное, зародышевое или, скорее, внутриутробное состояние. А вожделение — как состояние разочарованное, разочаровывающее, разобщающее, воздвигающее; иными словами — подростковое, а затем зрелое.

Вся моя жизнь доказывает, что недостаточность речи и половое бессилие являются лишь двумя сторонами одной медали.

Стендаль приводит высказывание г-на Раптюра из Мессины, согласно которому основа любовных отношений в том, чтобы и речи, и объятия были кратки.

Настоящая тишина — это пробел, который может прервать даже саму тишину.

Я буду называть настоящей тишиной то, что прерывает внутреннюю речь, музыку, внимание, чтение. Смерть прерывает нечто определенное, схожее, конкретное, сравнимое с чем-то другим. Это прерывание кроется в нас и возникает не только при смерти.

Прерывание — это тень преждевременного и неуверенного начала зарождения всех существ, которые не рождаются сами собой. В смерти не участвует какая-то существенная часть природы. Прерывание — это настоящая тишина, оно присутствует в нашем теле, в нашей мысли, в каждой ночи — по два-три раза, не считая сновидений, — в каждом произведении, даже в самой нашей половой принадлежности. Речь не в силах оправдать бессилие, которое внезапно овладевает fascinus , когда его вожделение оказывается недостаточным и он остается в состоянии младенческого пениса; заверения в любви тут бессильны; следует доверить эту тишину тишине; следует просто молчать.

<���…>

Я пытаюсь написать книгу, в которой я излагал бы мысли, возникающие, когда я читаю.

Меня совершенно восхитило то, что попытались совершить Монтень, Руссо, Стендаль, Батай [104] Батай Жорж (1897–1962) — французский философ и писатель, стоявший у истоков постмодернизма. . Они смешивали размышления, жизнь, вымысел, знание, как если бы речь шла о едином организме.

Пять пальцев одной руки ухватывают нечто.

Вновь оказавшись в воде, рыбы радуются и погружаются в свою стихию. Едва выскочив из наших рук, они не помнят уже ни наших рук, ни нас. В их памяти, должно быть, остается лишь свет и удушье.