Иегуди Менухин - Странствия

Первым делом следовало найти собственное помещение. Спасибо Фонду художественного образования, он приютил нас, но не навсегда же. Проблему решила наш первый школьный секретарь миссис Лангтон, это она нашла участок в Сток-д’Аберноне, там, где Лондон распространился в сторону графства Суррей: два дома на пятнадцати акрах земли. Сотрудники и ученики переселились туда в сентябре 1964 года.

Наш первый директор оказался просто подарком судьбы, он так прекрасно справлялся со своими обязанностями, что можно было заподозрить: он тайно мечтал о такой авантюре всю свою жизнь. Энтони Бракенбери заведовал школой в Брайанстоне, одним из привилегированных учебных заведений Англии, но отказался от спокойной, налаженной жизни ради эксперимента, который начался меньше года назад. Просмотри я досье всех до единого преподавателей Англии в компьютерном банке данных, я не нашел бы никого, кто так же идеально подходил для нашей работы. В преподавании непременно должны сочетаться уверенность и уважение — уверенность взрослого, который надежно организует жизнь детей, вверенных его попечению, и уважение человека к другим таким же, как и он, людям, которых он готов учить как равных себе и которые могут превзойти его в знаниях. В специализированной школе к преподавателям общеобразовательных дисциплин предъявляются особенно высокие требования в плане корпоративной культуры. Энтони Бракенбери приходилось руководить школой вместе с музыкальным директором, равным ему по статусу, и исходить из того, что его ученики выбраны за их музыкальные способности, а не за успехи в изучении наук, и что последнее слово принадлежит преподавателям музыки. Под его руководством дети добивались успехов не только в обучении музыке, но и блистали в общеобразовательных предметах, даже поступали в университеты.

Его сменил Питер Реншоу — молодой ученый, который предпочел изысканиям в теории педагогики общение с живыми детьми. Процедура передачи полномочий в очередной раз доказала мне достоинства английской групповой работы. За несколько недель до того, как оставить свой пост, мистер Бракенбери пригласил Питера Реншоу переселиться в Сток-д’Абернон, начать преподавание, познакомиться с учащимися и коллегами-преподавателями и постепенно брать бразды правления в свои руки.

Всего через год работы фонда, который был создан, чтобы управлять нашими финансами, у него не оказалось денег на покупку участка и двух домов в Сток-д’Аберноне. Взяв в Швейцарско-Израильском банке ссуду под льготный процент, мы заложили собственность и начали новый раунд деятельности, чтобы освободиться от долгов. Довольно много мы получили от наших меценатов, что-то дали благотворительные фонды, сколько-то вложили мы сами. Я поделил выручку от одного из концертов между моей школой и Израильским филармоническим оркестром, и этот жест привлек к нам еврейских филантропов. Они знали, что наша школа — не заведение для избранных, она открыта для детей из всех стран мира независимо от вероисповедания и цвета кожи. Скажу честно: все слои британского общества помогали нам встать на ноги.

В один из труднейших периодов нас спасла леди Клэр Страффорд, она организовала аукцион произведений искусства, так что живопись тоже сыграла роль доброй феи по отношению к моей школе. Среди сорока представленных там имен были Сесил Битон, Джейкоб Эпштейн, Элизабет Фринк, Оскар Кокошка, Хуан Миро, Генри Мур, художники из Индии и других стран. Однажды рано утром в мой дом в Хайгейте вдруг неожиданно пришел австралийский живописец Сидней Нолан, принес свернутое в рулон полотно с пейзажем Центральной Австралии и тут же исчез, я даже не успел его поблагодарить. По-моему, нет более дорогого подарка, чем картина, подаренная самим художником. Одна из картин, которую купил я сам, кажется мне символическим портретом Индии, заключающим в себе одновременно дух смерти и красоту антуража: на ней изображен стоящий скелет коровы в роскошных украшениях. Три литографии мы получили в дар от Марка Шагала, которого посетили с Дианой на юге Франции. Мадам Шагал и Диана беседовали в доме, а сам художник повел меня полюбоваться садом. На мой вопрос, писал ли он когда-нибудь этот сад, он обезоруживающе ответил: “Моя жена из богатой семьи. У них всегда был в России сад, его она любила гораздо больше. А моя семья была беднее некуда, какие уж там сады. И вот теперь я так радуюсь на этот сад, что боюсь его писать — вдруг он исчезнет”.