Иегуди Менухин - Странствия

Этот поиск наполнил собой мою жизнь — внес в нее порядок, стал источником постоянного удовлетворения. Детская уверенность была обретена вновь, укрепленная интеллектом. Мне нужно полчаса, чтобы разогреться, и я знаю, что смогу играть; имея лишь несколько дней для разучивания нового произведения, я уверен, что смогу исполнить его. Я понял, что вершины исполнительства достигаются не грубым наскоком — к ним можно прийти, тихо исповедуя принципы разума, которые усваиваются телом в результате многолетнего усердного служения. Я понял, что все в жизни человека воздействует на скрипичную игру. Есть яркие параллели между гибкостью в обращении с инструментом, мастерством, чуждым напору и хищническому захвату, и гибкостью в человеческих отношениях. Я благодарен судьбе за то, что мне довелось столь многое открыть и освоить и что теперь я могу поделиться этим с другими.

Индия воистину стала для меня одновременно и родиной, и заново открытой страной, постоянно преподносящей сюрпризы. В этом единстве противоречий и заключен для меня ее дух и ее неизменная привлекательность. Есть, разумеется, некое соответствие между ожиданиями и реальными впечатлениями. Более того, читатель, видимо, уже понял, что неизменным лейтмотивом моей жизни было сперва получить ответ, и лишь потом находить для него доказательства. Это происходило неосознанно, и не только в игре на скрипке. Так, подростком я пробовал задерживать дыхание (впервые это произошло в тринадцатилетнем возрасте в Базеле), тогда я отсчитал четыре минуты. Это предвещало мою грядущую веру в йогу. Потому, когда мы с Дианой в 1952 году отправились в Индию, я ничего не знал об этой стране, но при этом был уверен, что путешествие найдет во мне глубокий отклик.

Неизвестно, сколько поколений потомков продолжают ощущать связь со своими дальними предками. Но мне казалось: чем дальше на Восток, тем ближе подойду я к своим истокам. Индия представлялась мне тем древним океаном, из вод которого, столетиями двигавшихся на Запад, берут начало мои собственные идеи и музыка. Так и оказалось. К тому же моя встреча с Индией была подготовлена и на более сознательном уровне — благодаря философии Константина Бруннера. Бруннер, немецкий еврей, умерший еще до того, как его семью отправили погибать в концлагере, вошел в мою жизнь вместе с книгой, подаренной мне кем-то в 1938 году. Это было не в первый и не в последний раз, когда, подчиняясь чужой инициативе, я круто менял направление своей жизни. Мои познания в немецком были скорее удовлетворительными, нежели глубокими, и первые страниц сто дались мне нелегко, но затем я мало-помалу проникся красотой его прозы и мировоззрения. Позднее мне рассказали, что Бруннер изучал индуизм. Возможно, это повлияло на его веру в единую силу, объединяющую собой все — и одушевленные, и неодушевленные создания. Меня, впервые вступившего на индийскую землю, глубоко поразила именно эта великая снисходительность индусов к жизни во всех ее формах — чувство совершенно новое для меня и вместе с тем отвечающее каким-то глубинным моим представлениям.

Мы с Дианой летели в Индию на протяжении целой ночи. Нас встретила Индира, дочь Неру, и сверкающим ранним утром мы поехали из аэропорта в вице-королевскую резиденцию — некогда штаб британского владычества в Индии. Здесь нам предстояло остановиться. Я никогда не забуду эту поездку. Вокруг бурлила жизнь: толпы людей — мужчины в белых набедренных повязках, женщины в ярко-красных, зеленых и желтых сари, масса самых разных птиц, галдящих на деревьях, множество обезьян, перескакивающих с ветки на ветку над едущими машинами, всюду быки — деликатные белые создания с изящно загнутыми рогами, — шествующие по дороге, по тротуарам, по окрестным полям; и во всем этом богатстве жизни, казалось, никто не пытался господствовать.

Есть два мировоззрения. Одно основано на соперничестве; оно полагает, что все существует лишь за счет другого. Второе — на сотрудничестве, оно зиждется на вере, что чем шире жизненный круг, тем он крепче и сильнее. Оба важны, ни к одному нельзя относиться с пуританской строгостью. Я вырос в Америке, с ее духом соревновательности, где выживание держится на власти и пестицидах, и потому не мог не восхититься тем миром, который черпает свою силу в поддержке, а не в уничтожении жизни. На улицах людской поток образовывал небольшие водовороты вокруг коров, идущих по тротуару. К ним относились не просто терпеливо, а с благоговением — и не только как к животным, имеющим свои неотъемлемые права, а как к существам, вносящим в общий круговорот жизни свой вклад — молоко, сыр и навоз (главное, чем животные и человек платят кормящей их земле). Последний служит и удобрением, и топливом, его используют для приготовления строительного раствора. Женщины гордо несли на головах круглые плоские лотки с аккуратно сложенными коровьими лепешками. Конечно, в Соединенных Штатах все иначе. Я всегда сожалею, что эти две мои родины не понимают друг друга, что мусульманская ментальность — динамичная и дисциплинированная, столь похожая на раннее суровое протестантство — оказывается более понятной для американцев, чем кротость индусов, чье смирение является результатом стремления объединить в гармоничное целое парадоксы бытия — материю и энергию, жизнь и смерть, личность и все сущее.