Иегуди Менухин - Странствия

Прошло уже почти пятьдесят лет, а Диана до сих пор полусочувственно, полунасмешливо ворчит на меня, вспоминая мой унылый вид на нашей свадьбе. Будьте уверены: я сомневался не в Диане, а в собственной зрелости. Как муж я действительно показал себя человеком весьма незрелым, лишенным солидности и властности — пожалуй, даже беззащитным. Согласно моим моральным принципам, право на что-либо не может быть получено в единоборстве с другими людьми — это право можно только заслужить. Так что мне трудно было представить себя владеющим чем-либо, тем более имеющим власть над другим человеком. Неуверенность в том, что я достоин Дианы, и служила причиной озабоченности на моем лице. Мне казалось, что, празднуя еще не одержанную победу, я бросаю вызов судьбе.

С тех пор я получил несколько полезных уроков. Я стал менее склонен подавлять естественные душевые движения, начал с сомнением относиться к незыблемым принципам и обнаружил, что мне принадлежит жена…

“Она справится с любой задачей”, — предрекал по поводу Дианы Ричард Хаузер. И если мне и тогда не нужна была графологическая экспертиза для подтверждения ее способностей, то тем меньше я нуждаюсь в этом теперь! Не было ни одного случая, чтобы события — сколь бы странными и болезненными они ни были — выбили мою супругу из колеи. Самообладание, которому она научилась в детстве, вошло в ее плоть и кровь, стало ее натурой. Все, что она делает, доводится ею до того уровня совершенства, когда то, что есть, и то, что должно быть, становятся одним и тем же. В моей жизни и в жизни наших детей она всегда была вдохновляющим стимулом, воплощением красоты — так повелось с самого начала.

Должен признаться, первая неделя нашей совместной жизни не слишком отличалась от всех последующих: после свадебного завтрака — концерт, один день “медового месяца” в загородном домике, предоставленном друзьями Дианы, Мэдж и Сирилом Ричард; затем несколько выступлений в английской провинции, после чего мы пересекли Атлантику, чтобы начать зимнее турне. Лишь по окончании гастролей, весной 1948 года, мы приехали на отдых в Альму. На восемь лет она стала нашим домом, или, точнее, штабом. Ибо тихой домашней жизнью всегда приходится жертвовать ради карьеры, подобной моей. Лето мы проводили в Альме, весну и осень — в Европе, зиму — в Америке. Среди этих сезонных миграций Диана родила наших сыновей: Джерарда в 1948 году во время Эдинбургского фестиваля, Джереми — в 1951-м, в Сан-Франциско. По ее словам, она рожала “там, где скрипке случалось оказаться на девятом месяце”. Третий ребенок, появившийся на свет в 1955-м году, умер сразу после рождения — это самое печальное событие, которое мы пережили вместе.

С самого начала, еще до того, как Джерард и Джереми потребовали от Дианы внимания, она близко к сердцу приняла свои семейные обязанности, выполняя их с любовью и щедрой самоотдачей. Еще до нашей свадьбы она без колебаний брала на себя заботу о Замире и Крове, теперь же они стали неотъемлемой частью нашей летней калифорнийской жизни. Диана, можно сказать, создана для того, чтобы брать на себя ответственность, немедленно приходить на помощь. Она сразу завоевала симпатию и уважение моих родителей. Во время нашего разрыва с Нолой и в последующий период я жил в разладе как с отцом и матерью, так и с самим собой. Диана вернула естественность нашим отношениям и попутно помогла мне осознать себя взрослым. Ибо это состояние по-настоящему не устанавливается до тех пор, пока между родителем и ребенком нет взаимной любви и уважения, — для того чтобы все уладилось, иногда нужен посторонний. Видя в Диане человека воистину близкого и достойного, они не могли не встретить ее как свою и не радоваться моему счастью. Это пробудило в ней не менее сердечный отклик.

Попав после невзгод и лишений военного Лондона в красивую и изобильную Калифорнию, Диана деятельно проявила свой прирожденный ум и вкус. Праздность лишь на время могла бы привлечь столь энергичную натуру, даже если бы в нашем расписании нашлось для нее место. Когда дети начали взрослеть, мы решили дать им те возможности, которыми в свое время воспользовались сами. Сан-Франциско таковыми не обладал. В Нью-Йорке они, разумеется, имелись, но я еще не мог заставить себя жить в этом городе. В Лос-Анджелесе, как и ныне, было все, что только человек может пожелать, и даже то, чего нельзя и предположить, но все — привозное, словно упакованное как попало и выставленное напоказ. Лос-Анджелес больше похож на какую-то сюрреалистическую подвальную распродажу, нежели на место, где живут. Здесь перепутано все: уроки китайского соседствуют с азартными играми ночи напролет, салоны красоты для собак — с буддистскими читальнями, магазин велосипедов, винный магазин, будка предсказателя, ночной массажный кабинет, тир — вся эта шутовская смесь мистицизма и материализма не поддается никакой логике и, во всяком случае, превосходит возможности моего восприятия. Так что в итоге мы предпочли Европу.