СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB - Кирилл и Мефодий

— Ну, как прибыль? — спросил Савва, подсаживаясь к другу.

— Как всегда, — неохотно ответил Климент.

— А блудниц так и не продаешь... Не в силах расстаться с той, знатной?

— Отныне одних блудниц буду рисовать! — огрызнулся Климент.

— Нужны они людям как собаке пятая нога! Тебе надо бы поярче сделать одежду богоматери, тогда купцы валом повалят. Истинная святость в ее лице и материнская ласка... Она у тебя лучше всех получается.

Климента подмывало сказать Савве, что лицо богородицы и блудницы одно и то же, но он сдержался — не хотел осквернять ту, которая взрастила спасителя... Повернувшись спиной к стене, он стал слушать друга. О чем бы ни говорил Савва, он всегда заканчивал своими переживаниями в далёких землях сарацинов. Вот и теперь, постукивая голой пяткой о дощатый пол, он сказал:

— Я говорил тебе как-то, что плакал по женщине и женщина плакала по мне... Послушай. Это было, когда меня разлучили с любимой девушкой. Мы пришли тогда с нею на берег большой реки... Моя далекая страна бескрайня, и реки ее большие, бесконечные... Оставь челн на воде, поднимется ветер — и река может унести тебя до самого Константинополя... Ну, пришли мы с ней, значит, к реке. Она — воды набрать, я — коня напоить, как вдруг из зарослей вербы выскочили человек десять незнакомых мужчин и набросились на нас. Помню, одного я пырнул ножом, он тут же отправился на тот свет. Но много их было, и они связали меня, как барашка. Очнулся, вижу себя на дне лодки, около меня — она, в разорванной одежде, окровавленная: там, в лодке, один на них изнасиловал ее. Как мне хотелось порвать веревки, аж руки посинели, но не удалось; от обиды и бессилия слезы потекли по щекам. С тех пор не видел я ее, да и как мог увидеть? Сделали они свое подлое дело, потом взял ее один и выбросил в реку. Женщина им больше была не нужна. Много раз видел я ее во сие, вчера ночью — тоже. Все приходит и просит прощения за какую-то вину. Ни в чем она не была виновата. Она была хрупкой и нежной, как тростинка, почти ребенок... Очень похожа была на твою богородицу — ну точно как она...

Савва умолк, продолжая равномерно ударять пяткой об пол. Слушая его грустный рассказ, Климент думал о страданиях людей. Есть они у каждого на земле. Но глаза людей по-разному видят мир, и каждый находит именно то, что ему хочется увидеть. В лице богоматери Савва узрел нежные черты той, которую столь трагически потерял. Климент же видел в ней добрую и чистую Ирину, Ирину с белой как снег душой. Вторая Ирина, черная, была среди блудниц, лицом к стене, и там каждый узнал бы ее...

— А по мне сохла дочь моего похитителя, — продолжал Савва. — Хотя эта девушка ни в чем не была виновата, злоба моя была велика, я весь горел жаждой мести. Заметил я, как она на меня смотрит. Принесет всем еды, лучший кусок — мне. Так продолжалось, пока не осталась она как-то дома одна — отец куда-то грабить подался. И пригласила. Утром она была уже женщиной. Но скрыть свои посещения мне не удалось. Однажды меня схватили, когда я как раз вылезал в окно. Шуму было до небес, весь поселок понял, в чем дело. Тогда ее отец пришел ко мне и пожелал, чтобы я женился на ней, заявив, что возвращает мне свободу. Этого-то я и ждал. Он думал, я благодарить его буду, а я отказался. Все были ошарашены моим решением, она — тоже. Отец велел забить меня кнутом на ее глазах. Били. Били, пока она не упала на колени перед ним и не вымолила меня. Она меня вымолила, а я не остался. Смотреть на него, на гиену, не мог, не то что жить с ним под одной крышей... Он продал меня другому, и я собрался уходить из их дома, смотрю — она плачет... Через весь двор шла за мной и плакала... Слезы капали в белый пепел — день был слепяще-жарким, земля обжигала ступни, как в аду... Я даже не обернулся, не помахал рукой. Столько злобы было в душе к ее отцу, к этому пыльному двору с забором в два раза выше меня. Слезы мужчины, брат, как расплавленный свинец, их забыть трудно. Это у женщин глаза на мокром месте...

На сей раз Савва перестал стучать пяткой и не произнес больше ни слова. Климент слушал друга в сумрачной мастерской и думал о дорогах жизни. Ты плачешь по одному, другой — по тебе, и каждый думает, что именно он — обиженный. Где же истина? Разве люди не могут не плакать? За что всевышний столь жестоко карает их? Почему рука человека мучает другого человека? Почему?..

Климент приподнялся, сел рядом с Саввой, похлопал его по широким плечам и достал кремень, огниво, трут. Долго высекал искры, и они, сверкая, уносились в темноту, точно светлячки на крыльях внезапного ветра, прежде чем в помещении приятно запахло горящим трутом. В небольшой очаг, где они обычно раскаляли легкоплавкие металлы, Климент положил измельченный сухой конский навоз и сунул в него горящий трут. Затем долго раздувал жар, прежде чем огонек лизнул его пальцы, озарив вытянутые губы. Скоро и в лампадке весело задрожало пламя.