СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB - Кирилл и Мефодий

— А они все еще здесь?

— Кто, святой владыка? — И Себастьян поднялся, испуганный его неожиданным вопросом и сосредоточенным взглядом.

— Ну, братья, о которых ты мне говорил...

— Здесь, святой владыка.

— Скажи им, что я скоро приму их...

Себастьян передал Мефодию слова папы и его обещание принять их, но это было уже достаточно давно. С тех пор молчание становилось все более тягостным, стена все более плотной, непробиваемой. Вечный город начал показывать свое неприветливое лицо. Встретив их как гостей, он теперь смотрел на них как на людей, которым пора уходить. Они достаточно погостили, оставили здесь, что принесли, и ничего не взяли отсюда. Этот город не привык давать. Сколько существует на свете, он только берет и берет. Что это вообразили себе учителя славян? Если бы город так легко раздавал, от него ничего не осталось бы! Желающих брать всегда слишком много.

Мефодий понимал устремления города, но ведь если речь идет о новом завоевании во имя всевышнего, то надо и давать. Нет, Мефодий не перестанет ходить, стучать в двери, убеждать. Его жизнь прошла не в четырех стенах кельи, он знает, что такое бури и мытарства, возвышение и падение, рана и боль, радость и торжество. Дело миссии восторжествует, ибо правда за ними. Вернувшись в тихую келью, Мефодий ложился на постель, заводил руки за голову и долго не мог успокоиться. Братия собиралась на очередную молитву, он тоже должен был идти, но гнев держал его в келье. Он предпочитал побыть возле постели Константина, чем бормотать там вместе с другими... Холодный город был виноват в том, что его вера слабела.

А брат все худел, терял силы. К великому удивлению всех, неделю назад появилась Ирина. Она долго стояла у постели Философа и долго, не переставая, плакала. Ей было жаль своей жизни, своих молодых лет. Константин слушал ее, и сочувствие комом перехватывало горло. Ирина стала беспомощным листком, гонимым ветром. Есть ли у нее кто-нибудь в этом городе? Никого! И он верил ей, ибо в ее словах было много горя и много отчаяния. С какой-то женской настойчивостью она все возвращалась к тем годам, которые прошли в доме логофета и которые были в сознании Философа единственным общим для них светлым пятном. Ему казалось, что эти воспоминания стали ее опорой.

Константин не знал женщин. Он прошел мимо них, а они мимо него, как корабли, плывущие в разных направлениях. Правда, была одна пристань, где они встретились, но встреча была недолгой и поэтому, наверное, оставила только доброе воспоминание.

Слушая жалобы Ирины. Философ думал о себе, о своих трудных дальних дорогах, об отшумевших днях и о той женщине, которая, провожая его и Мефодия, долго смотрела на них, чтобы унести их образ с собой, на тот свет, к отцу. Сколько раз в одинокой келье плакала его душа о родном доме, о ласковой материнской руке, о свете над тихим синим морем, озарившем его детство живительной силой человеческой надежды. И Константин увидел себя мальчиком: пахари моря, рыбаки, шли от горизонта к берегу на фоне огромного вечернего заката, будто морские божества выходили из глубин заалевших воли, а он сам бродил по берегу и касался их волос, позолоченных заходящим светилом. Серебряная рыбья чешуя блестела на их загорелых телах, будто на них были серебряные кольчуги, и в мечтательной душе мальчика рождались грезы о сказочных путешествиях. И вот скитания привели его в этот каменный город, чтобы увидеть слезы измученной женщины и услышать жалобный плач ее сердца. Был бы у нее ребенок, она жила бы утешением оставить после себя часть своей крови, которая будет передаваться из поколения в поколение, поддерживая надежду на бессмертие... Это о ней, а что сказать о себе? Разве он не пилигрим, заброшенный судьбой под чужие небеса?.. Этот вопрос заставил его привстать с постели, он не раз задавал его себе, но теперь, в сравнении с судьбой Ирины, он прозвучал очень жестко и резко. И ответ впервые показался философу неудовлетворительным, неуверенным. Его бессмертие заключалось а его большом деле, но, судя по всему, у него не хватит сил завершить это дело... Потомки сохранят о нем память, только если его брат и ученики смогут одолеть врагов славянской письменности... Только тогда его кровь будет передана другим поколениям в слове, как и сказано я Священном писании...

Облокотившись на подушку, Константин попросил Ирину принести воды. Когда она подала ему чашу, он ощутил на руке ее слезы. Они обожгли его, как раскаленные угли. Мир сжалился над ними обоими. Он встретил ее снова, чтобы вдвоем они оплакали прошедшие годы. Константин запомнил шепот Ирины — она просила прощения. За что? Он не понял. Он увидел, как она выходила, далекая и состарившаяся, бескрылая и неузнаваемая.