Джон Ридли - Путь к славе, или Разговоры с Манном

— Ты ничего не понимаешь, — заявил я. — Ты родилась в семье богачей.

— Мои родители упорно трудились и старались дать нам с сестрой все, что могли.

— Да я это и хотел сказать — они дали тебе благополучную жизнь. Вот и я хочу того же самого. Завести дом где-нибудь в приличном тихом месте, чтобы деревья кругом росли. Мы бы здорово там устроились: поставили бы изгородь, сделали бы воро…

Если бы Томми выстрелила в меня в упор, то не могла бы ранить смертельнее. Если бы я дал ей пощечину, она не могла бы выглядеть более ошеломленной — так расширились ее милые глазки.

Она переспросила:

— Мы?

— Что?

— Ты сказал «мы». «Мы здорово бы там устроились».

Сотни раз я представлял себе тысячи разных комбинаций нашего с Томазиной Монтгомери будущего. Поселимся вместе, поженимся. Поженимся и будем жить в городе, а может, в северной части штата. В некоторых фантазиях мелькали детишки. Но одна деталь была неизменна: это мы. Мы двое — вместе. И то, что ее так поразило, — мое упоминание «мы», означало лишь, что я проговорился о том, о чем думал уже множество раз и что считал решенным.

И все-таки — проболтаться своей любимой о том, что ты мечтаешь о таком одомашнивании, было непростительной ошибкой.

Я дал задний ход:

— …Ну, я просто предположил. Я ничего не имел в виду. — Но, чтобы не перегнуть палку, добавил: — Нет, не то чтобы я совсем ничего не имел в виду, я просто…

Тут я замолк. Продолжать не имело смысла. Томми больше не обращала на меня внимания. Оно было целиком приковано к чему-то другому. Там, дальше, был магазин электроприборов. Толпа людей — и черных, и белых вперемешку — прильнула к витрине, будто загипнотизированная множеством картинок, которые мелькали на экранах телевизоров.

Мы с Томми зашагали в сторону этой толпы и, вставая на цыпочки, попробовали разглядеть то, на что все глазели. Без толку.

Я спросил одного черного собрата:

— Что происходит?

— Новости. Литл-Рок.

Все сразу стало понятно. То, что мне удалось высмотреть из-за стены чужих плеч, напоминало черно-белый фильм ужасов. Чернокожие дети пытались пройти к школе. Дорогу им преграждали гвардейцы Национальной гвардии, размахивавшие штыками: они защищали свою белую, как лилия, школу от вторжения юных чужаков. Рядом бесновалась толпа белых, готовых к суду Линча. Крики. Вопли. Кто-то швырялся камнями. И через все это, через хор воплей, град оскорблений и запах насилия, мимо гвардейцев, которые скорее спустили бы эту толпу на «черномазых», чем замарали бы собственную форму, попытавшись остановить их, дети спокойно поднялись по ступеням и вошли в школу, чтобы получать знания.

Я сказал — самому себе, но вслух:

— Зачем, черт побери, люди допускают, чтобы их дети проходили через такое?

Собрату, к которому я раньше обращался с вопросом, не понравилось мое замечание, и он дал мне это понять, скривив губы — мол, «негр, пожалуйста, не забывайся»:

— Надеюсь, твоим детям не придется этого делать.

Разделавшись со мной, он отошел в сторону.

Томми — ее взгляд вилял зигзагами, пробиваясь между чужими телами к экрану, — сказала:

— Это чудовищно.

— Да.

По телевизору: несколько озверевших белых погнались за чернокожим, который случайно проходил мимо. Избили его до крови. Насколько я мог видеть, они били его до тех пор, пока не забили насмерть.

— Чудовищно.

Томми не двигалась с места, вертела головой туда-сюда, пытаясь хоть на одном экране что-то разглядеть. Наверно, таким образом она выражала свою солидарность.

Я не мешал ей. Некоторое время.

Но вскоре я дернул Томми за рукав и зашагал прочь, и она последовала за мной. Поскольку я никак не мог повлиять на решение расового вопроса в Америке, просто стоя перед магазином электротоваров, я подумал, что, пожалуй, лучше ломать голову над теми проблемами, которые я способен решить. Например, подумать над новыми номерами для своей программы.

Мой отец был почти трезв — насколько он вообще бывал теперь трезвым. Он сидел на кухне, за столом. И ел. Можно так сказать. А можно сказать, что он швырял пищу в направлении отверстия на своем лице.

При моем появлении он проявил чрезвычайную общительность, предельное гостеприимство, на какое был способен по отношению к собственному сыну, — он спросил:

— Хочешь?

Я подошел к столу. Положил себе на тарелку немного того, что ел отец (кажется, рис с красным перцем), присел. Стали ужинать вдвоем. Не глядя друг другу в глаза. Не говоря ни слова. Единственным нашим диалогом был спор его ложки с моей вилкой, стучавших о тарелки. Так или иначе, это был наш вариант совместной трапезы.