Майкл Каннингем - Снежная королева

И теперь дело Бет, а не Баррета поговорить с Тайлером о наркотиках. Это вошло в ее зону ответственности, стало ее, а не Баррета обязанностью. Баррет с Тайлером отныне не состоят в браке.

Все эти мысли придут позже. А пока, сидя на диване через без малого час после наступления Нового года, Баррет думает только о том, что надо встать, поцеловать их обоих на ночь и уйти к себе спать.

– Спокойной ночи, родные.

– Спокойной ночи, любовь моя.

– Приятных снов.

– До встречи в новом свете завтрашнего дня.

– До встречи в аду, ублюдок.

– Спокойной ночи, спокойной ночи, спокойной ночи.

Когда Баррет уходит спать, Тайлер говорит Бет:

– Мы дадим себе единственное новогоднее обещание: до 2007-го съехать из этой дыры.

– Да, давно пора, – говорит Бет. – Хотя мне и тут неплохо. Симпатичная, в сущности, квартира.

– А представь что-нибудь не такое тоскливое.

– Это нетрудно.

– Представь, что нет подвесного потолка, нет драного ковролина.

– Да, без них лучше, кто спорит?

– Представь район, где рядом с домом можно купить нормальную еду. Представь, детка, – свежие овощи. Всего в одном-двух кварталах от дома.

– Баррет с нами переедет? – спрашивает она.

Тайлер молчит. Похоже, это вопрос ему в голову не приходил. Он кидает взгляд на экран, на котором пылает камин.

– Не знаю. А ты как думаешь?

– Ты меня вынуждаешь?

– Вынуждаю к чему?

– К тому, чтобы я сказала: твой брат должен от нас съехать.

– Бет не терпит тесноты.

– Я серьезно.

– Тогда давай так, – говорит Тайлер. – Ты хочешь , чтобы Баррет съехал?

– Не хочу. Не знаю. А точно я хочу, чтобы ты не ждал, что я первая об этом заговорю.

– Глупо как-то.

– А по-моему, нет.

– Смотри, сегодня Новый год, мы отлично отпраздновали, а теперь будем с тобой спорить из-за квартиры, которой у нас еще нет.

Бет встает с дивана.

– Пойду прогуляюсь, – говорит она.

– С ума сошла?

– Да нет. Просто пройтись хочу.

Он обнимает ее за плечи, притягивает к себе. Она не сопротивляется, но и не то чтобы уступает.

– Я хочу сделать тебя счастливой, вот и все, – говорит он.

– Может, тебе стоит перестать. В смысле, не пытаться все время меня осчастливить.

– Необычная просьба.

Она освобождается из его объятий.

– Не обращай внимания. Ерунда. Схожу погуляю и снова буду в порядке. Хорошо?

– Мне не нравится, что ты идешь одна в такой час.

– Сегодня же Новый год. На улице полно народу.

– Пьяного народу. Агрессивного и опасного.

– Я минут через двадцать вернусь.

– Надень флисовое пальто – холодно.

– Я знаю, что холодно. И я и так хотела надеть флисовое пальто.

– Диковато как-то. Я про то, что у нас тут происходит.

– А что? Мы ссоримся. Велика беда. Да, время от времени мы с тобой будем ссориться.

– Знаю.

– Неужели?

– Иди гуляй.

– Уже иду.

Но Бет никуда не идет, медлит. Они с Тайлером какое-то время стоят молча, словно дожидаясь… Чего-то. Или кого-то. Сообщения. Новостей.

Закрыв дверь за Бет, Тайлер сидит в одиночестве на диване (к которому они уже относятся скорее не как к предмету обстановки, а как к любимой собаке). Рождественская гирлянда все еще зажжена (на вкус Тайлера, самый красивый оттенок красного – тот, каким светятся красные лампочки гирлянды). На экране телевизора так и продолжает потрескивать камин.

Тайлеру странно, что выздоровевшая Бет – его жена. Что они с ней поженились, как женятся все. У них будут ссоры. Они станут друг друга раздражать.

А чего он, собственно, ожидал?

Наверно, перехода в новое качество. Бесконечной нежной невинности, которой чудовище больше не угрожает, потому что оно убито; будущего, отшлифованного до блеска, тем безупречней играющего гранями, чем внезапней оно даровано.

Разве почти половина тех, кто крупно выиграл в лотерею, не кончают жизнь самоубийством? Кончают, хотя, может, и не половина.

Тайлеру в голову лезет всякая чушь, он это прекрасно понимает, но от понимания ему почему-то не легче.

В одиночестве Тайлер гораздо восприимчивее к доносящемуся с улицы шуму: крикам, новогоднему ликованию, радостному блеянию и злобной ругани автомобильных гудков (и как это клаксону, в чьем репертуаре один-единственный звук, удается так узнаваемо выражать и ярость, и радость?), отдаленному грохоту фейерверков, которые Тайлеру слышны, но не видны.

Две тысячи шестой. Мир катится в глубокую задницу.

Ладно, не очень глубокую. Не катится, а пока только подкатывается к ней.