Ежи Пильх - Безвозвратно утраченная леворукость

Я иду по тонущим в ослепительном блеске, или в непроглядной тьме, или в зимнем дожде закоулкам Старого Города, и каждый раз, когда в туманной перспективе вижу высокую, щуплую и длинноволосую женскую фигуру, мое сердце начинает колотиться, потому что я думаю: она вернулась. Но сердце мое, хоть и крайне часто, но колотится всегда напрасно. Часто — потому что в мире сейчас неслыханно много неслыханно высоких, неслыханно молодых и вдобавок практически не покачивающихся женщин. Словно последнее дамское поколение родившихся под конец последнего раздела Польши по какому-то Божьему капризу оказалось наделено импонирующей статностью и уверенностью движений. А в прежние времена высокие, больше метра восьмидесяти девушки попадались редко и даже в лодочках на низком каблуке чувствовали себя неуверенно.

Если бы я сказал: больше всего в Шефе меня восхищает то, что он полвека с лишним курил в огромных количествах самые крепкие сигареты, — это было бы преувеличением, но совсем небольшим. Ведь все-таки есть нечто глубоко отрадное в том факте, что в ужасные времена здоровой пищи и всеобъемлющего санитарного фашизма гонимые повсюду курильщики могут найти опору в авторитете Ежи Туровича [24] Ежи Турович (1912–1999) — крупный публицист и общественный деятель. Легендарный основатель и главный редактор «Тыгодника Повшехного». . Вот почему на редакционных собраниях я имею привычку садиться прямо напротив Него и, едущая коллег, ритуально расхваливающих новые номера «Тыгодника Повшехного» [25] «Тыгодник Повшехны» — влиятельный католический общественно-культурный еженедельник. Единственная (как принято считать) независимая трибуна интеллигенции в коммунистической Польше. , жду, когда же Он, погруженный в упорядочивание своих записок, закурит. Когда Шеф закуривает, закуриваю и я (тогда мы даже прикуриваем друг у друга), и в тени выдыхаемых им клубов вдохновляющего дыма я курю себе беззаботно, потому что знаю: никто на меня не набросится. Даже Зюта Хеннелева. Увы, со временем Шеф под влиянием странных чудачеств, которых у него, разумеется, как у каждого великого человека, хватает, начал ограничивать и даже скрывать курение.

В свое время я делал с ним интервью для телевидения, и когда встал вопрос, курим мы во время беседы или не курим, Шеф категорически отказался, аргументируя тем, что его жена, пани Анна, могла бы на экране увидеть его курящим и дома снова началось бы светопреставление. Мне неприятно об этом говорить, но в последнее время Шеф, охваченный совсем уж непостижимыми капризами, перестал посещать редакционные собрания, в связи с чем и я перестал на них бывать. Участие даже в самой плодотворной редколлегии без возможности закурить сигарету с Ежи Туровичем вызывает у меня досаду, с которой я, увы, не могу совладать, скажу больше, редакционные собрания без сидящего сбоку за своим столом Ежи Туровича, без его всегда высказываемых в конце мнений, без его старательно, по пунктам составленного списка редакционных недочетов, задолженностей и напоминаний, без его окончательных и бесповоротных, не подлежащих обсуждению решений, а также без его редких, но живописных приступов ярости, когда, доведенный бесплодной болтовней до состояния беззащитности, он реагирует весьма бурно, в общем, такие собрания кажутся мне (мои друзья из редакции прекрасно это понимают) ненужными и абсурдными. А посему недавно я направил Ежи Туровичу — не буду скрывать — необыкновенно суровое по тону письменное предостережение с требованием немедленно вернуться на работу; в конце концов, мало того, что он сам не приходит, так он и меня обрекает на аутсайдерство, причем аутсайдерство двойное, ведь мало того, что на этих собраниях я по причине врожденной нерешительности вообще не подаю голоса, так ведь, когда нет Туровича, я вдобавок и закурить не могу. Пока что Шеф самым явным образом тянет с ответом, откладывает его, чему я, однако, абсолютно не удивляюсь, поскольку собеседником он всегда был трудным и отвечать никогда не торопился.

Упомянутая мной беседа перед камерой (вообще-то у нас было два таких случая), а также честь подготовки интервью с Шефом для юбилейного номера «Тыгодника» — это были ситуации, отмеченные адскими муками. Ведь Ежи Турович — такой человек, который в силу своей натуры не подхватывает никакую речевую игру, в особенности же не подхватывает он — скажем так — легкомысленную речевую игру. Этот поклонник и большой знаток поэзии отличается, как ни странно, абсолютным неприятием метафорических высказываний. Он говорит: да-да, нет-нет, он тщательно соблюдает правила сдержанной, если не сказать аскетической, речи, он в совершенно невыносимой, чуть ли не парализующей манере придерживается существа вопроса, он избегает многозначных оборотов, не желает имел» дела с какими-либо неясностями, его не занимает решение возникающих в диалоге ребусов и загадок. Ежи Турович не трактует задаваемых ему вопросов как повод для ораторских рассуждений (что, как известно, делают все). Ежи Турович на задаваемые ему вопросы просто отвечает. Я помню, что к этому юбилейному интервью приготовил целый набор неслыханно ловких, метафорических, необыкновенно утонченных и совершенно провокационных, как мне казалось, вопросов. И Турович, понятное дело, глазом не моргнув, проигнорировал игру, потому что определенный род игр просто-напросто не в его стиле. Я, например, задал ему неслыханно далеко идущий, глубоко вгрызающийся в самую суть дела вопрос, а именно: «Какие мысли, Пан Редактор, возникают у вас, когда вы смотрите в окно своего кабинета?» (Из окна кабинета Туровича видно здание курии.) И Он мне ответил, что, когда смотрит в окно, то видит здание курии.