Иэн Макьюэн - Сластена

— Я должен тебе что-то сказать.

— Что-то приятное?

— Скажу за ужином.

Том подошел ко мне, и мы опять поцеловались. Он был еще без пиджака, в рубашке, одной из трех, которые он купил на Джермин-стрит. Они были одинаковые, из египетского хлопка, просторные в плечах и в рукавах, что придавало ему несколько пиратский вид. Он когда-то сказал мне, что у каждого мужчины должна быть «коллекция» белых рубашек. Насчет покроя у меня были сомнения, но мне нравилось чувствовать его тело под этой тканью и нравилось, как он осваивается с деньгами. Классный проигрыватель, рестораны, чемоданы «Глобтроттер», электрическая пишущая машинка в проекте — он стряхивал с себя студенческий быт со вкусом и без угрызений. В те месяцы перед Рождеством он еще получал преподавательскую зарплату. Он был щедр, с ним было приятно. Он покупал мне подарки — шелковый жакет, духи, мягкий кожаный портфель для работы, стихи Сильвии Плат, романы Форда Мэдокса Форда — все в переплетах. Платил за мой железнодорожный билет в оба конца, а билет стоил фунт с лишним. По выходным я забывала свою экономную лондонскую жизнь, жалкий складик продуктов в моем углу холодильника, утреннее подсчитывание монеток на метро и обед.

Мы допили бутылку и покатили вниз по Куинс-роуд, мимо башни с часами, в Лейнс, остановившись только раз, когда Том объяснял дорогу индийской чете, несшей маленького ребенка с заячьей губой. Узкие улочки, насыщенные солоноватой сыростью, выглядели по-осеннему заброшенными, безлюдными, булыжник под ногами был предательски скользок. Том добродушно поддразнивал меня, расспрашивая о других «моих» писателях на содержании у фонда. Происходило это не в первый раз и чуть ли не вошло в обыкновение. В нем говорила и мужская, и писательская ревность или соперничество.

— Вот что мне скажи. Они в большинстве молодые?

— В большинстве бессмертные.

— Перестань. Ты можешь сказать? Пожилые знаменитости? Энтони Берджесс? Джон Брейн? Женщины?

— Что мне толку в женщинах?

— Они получают больше меня? Это ты можешь сказать?

— Все получают как минимум вдвое больше.

— Сирина!

— Ладно. Все получают одинаково.

— Как я.

— Как ты.

— Я один только не публиковался?

— Я все сказала.

— Ты спала с кем-нибудь из них?

— Кое с кем.

— И продолжаешь двигаться по списку?

— Видишь ведь, что да.

Том рассмеялся, втащил меня в подъезд ювелирного магазина и поцеловал. Он был из тех мужчин, которые, бывает, возбуждаются от мысли, что их возлюбленная спит еще с кем-то. Когда он был в настроении, это его забавляло — вообразить себя рогоносцем, но в реальности он, конечно, был бы уязвлен, взбешен, испытывал бы отвращение. Ясно, откуда взялись фантазии Кардера насчет манекена. Я этого совсем не понимала, но научилась подыгрывать. Иногда в постели он задавал мне шепотом наводящий вопрос, и я одалживала его рассказом о мужчине, с которым встречаюсь, и что ему делаю. Том предпочитал, чтобы это был писатель, и чем неправдоподобнее оказывался мой партнер, чем знаменитее, тем сильнее были его утонченные мучения. Сол Беллоу, Норман Мейлер, Гюнтер Грасс с его трубкой — я путалась с самыми лучшими. Или лучшими на его взгляд. Уже тогда я осознала, что эти совместно выстроенные фантазии удачно разбавляют мое вынужденное вранье. Нелегко рисовать свою работу в фонде человеку, с которым ты так близка. Мои ссылки на конфиденциальность были одной уверткой, эти полукомические сексуальные вымыслы — другой. Но обеих было недостаточно. Только это и лежало черным пятнышком на моем счастье.

Конечно, мы понимали, почему нас тепло встречают в «Уилерсе», осведомляются об успехах мисс Сирины, о здоровье мистера Тома, о нашем аппетите, проворно отодвигают стулья и кладут салфетки на колени, но все равно были очень довольны и почти уверены, что нас на самом деле любят и уважают — гораздо больше, чем остальную публику, скучную и немолодую. В то время, за исключением немногих поп-звезд, молодые еще не добрались до денег. Так что хмурые взгляды посетителей, провожавшие нас к столу, только добавляли нам удовольствия. Мы были особенные. Если бы еще они знали, что мы платим за еду их налогами. Если бы и Том знал. Через минуту, когда другие, пришедшие раньше нас, еще сидели за пустыми столами, нам уже несли шампанское, а за ним на серебряном блюде со льдом, на раковинах — лоснистые коровьи лепешечки соленых упругих потрохов — мы так и не отважились перестать притворяться, будто их любим. Главное было — заглотать их до того, как почувствуешь вкус. Шампанское тоже заглатывали и просили долить. Как и в прошлые разы, мы напомнили себе заказать в следующий раз бутылку. Выйдет много дешевле.