Екатерина Завершнева - Сомнамбула

(65)

Возвращаются эксперты, А. слегка навеселе.

«Мы работали, наши сыновья слонялись по лагерю, приставали к охране, иногда получали нагоняй, иногда — конфету или пряник. Вообще-то нас хорошо кормили, а дети с семи лет посещали школу. Это цивилизованный лагерь в цивилизованном мире, просто он был хорошо замаскирован, и власти о нем не догадывались.

Убежать отсюда невозможно. Единственный способ выжить — приспосабливаться к режиму, привыкать к мысли о том, что ничего другого не будет. Каждый раз, когда к нам поступали новенькие, я старалась вселить в них оптимизм. Ведь главное — мы живы, мы вместе. Будем разговаривать, будем думать, и что-нибудь придумаем.

И все-таки совершенно случайно мне удалось бежать. Когда привезли очередную партию новеньких, забыли запереть ворота, и я потихоньку вышла за ограждение, еще не понимая, куда и зачем иду. На остановке за углом очнулась. Возвращаться поздно. Что я наделала. Что я наделала. И зачем. Ведь там мой мальчик.

Я утешаю себя тем, что они не посмеют. Подниму на ноги общественность, обращусь в Красный крест, в правозащитные организации, в полицию наконец — и их повяжут. Они должны это понимать. Им надо оставаться на хорошем счету, чтобы приговор был мягче. И потом — они никогда не позволяли себе жестокости по отношению к детям, ведь дети — это будущая рабочая сила.

Опьяненная свободой, еду в троллейбусе по городу, который мечтала увидеть всю жизнь. Красно-коричневые стены, высокие, с глухими окнами, из троллейбуса не видно ни неба, ни крыш.

Похоже, я катаюсь по кругу. Вокруг меня пассажиры с газетами, и все обсуждают новость о засекреченном лагере. Подумать только, рядом с нами, прямо в городе. Реакция ЮНЕСКО. Коллективное письмо стран — участниц Варшавского договора. Меня узнают, поздравляют. Это невероятно. Вы непременно должны выступить посредником, чтобы спасти остальных.

Шанс увидеть его снова. Может быть, мне удастся вызволить его оттуда. Они не посмеют.

Въезжаю в центральные ворота как человек, всю жизнь проведший на воле. Из окон соседнего барака заключенные машут какими-то тряпками, крики приветствия. Похоже, я стала национальным героем.

В приемную входит невысокий полный мужчина, одетый в военную форму, это новый комендант. Он вежливо приветствует меня, ради нашей встречи он добавил в свой голос несколько теплых, человеческих ноток. Подчеркнуто весел, шутит. После вашей выходки — и как вам это удалось, просто молодец! — наше положение осложнилось, но деньги и связи многое могут поправить. Так что, все образуется.

А для вас мы приготовили сюрприз.

Ординарец вносит стеклянную банку с желтоватой жидкостью, в ней мой мальчик.

Он стал совсем маленький, величиной с ладонь. Какой-то химией они сначала довели его до такого размера, а потом…

Вы можете забрать его. Поздравляем вас. Об этом обязательно напишут в газетах.

Я совершенно спокойна. Выхожу, прижимая банку к груди. Толпа заключенных, добившихся, чтобы их пустили к центральному зданию, молча расступается и пропускает меня на выход. Ни один из них больше не подаст мне руки.

Ведь я променяла жизнь ребенка на так называемую свободу.

Я знаю, что мне делать, это несложно.

Мы столько раз обсуждали это в лагере».

(66)

«Передо мной каменная башня. Полуразрушенный дверной проем, за ним лестничная клетка, темная, затхлая, нехоженая. Огромные каменные ступени разной высоты, на них гнилые банановые шкурки, огрызки, битое стекло. Лестница уходит вверх. В проеме появляется медсестра в застиранном халате и смотрит на меня с сомнением. Видали мы и не таких… Конечно, я желаю вам удачи. Попробуйте, почему бы и нет.

Подъем наверх — это я одолею. Но что дальше. Готова ли я снова увидеть операционный стол, лоток с бинтами, шприцы, доски, прибитые крест-накрест, тряпки, которыми приматывают руки и ноги, капельницу с бурой жидкостью, немытое окно, за ним — стена соседнего дома. Я кидаюсь за медсестрой, ловлю ее за рукав. Ведь у меня уже был однажды ребенок (или не однажды?), это значит, что шансы есть?

Ничего это не значит.

Чем кончилось? Да ничем.

Я не решилась туда зайти».

(67)

* G2 13; S2 J3, N2 V3

A. (воодушевленно): Все-таки в болезни есть своя красота, своя высокая норма, из которой человек творит. Ее миропроект не может не отталкивать, но иногда я ловлю себя на том, что любуюсь им.

B. ( срывается): Увольте меня, но я отказываюсь продолжать в том же духе!.. Такое чувство, что постоянно подглядываешь за чем-то непристойным. Человек на смертном одре, а нас интересует его мимика, гримасы, мы ждем предсмертного хрипа, чтобы и его занести в свой протокол.