Джеймс Риз - Книга теней

– Если понадобится, – сказала Перонетта, – мы доберемся вплавь.

– Но я не умею плавать! – произнесла я сквозь слезы. Это был детский плач, который делает черты ребенка некрасивыми, от которого вздрагивают плечи и кривится рот, но подруга моя наблюдала за мной с явным удовольствием.

– Ну хорошо, – с улыбкой согласилась Перонетта и потянулась за туфлями, – в таком случае нужно возвращаться. Теперь все в порядке? – Она со смехом взяла меня за руку и принялась болтать всякую чепуху, чтобы успокоить меня. Я пошла за ней по камням некоторые из них уже были в воде, они казались еще более скользкими и острыми, чем раньше.

Когда мы наконец добрались до берега и, задыхаясь, принялись карабкаться вверх по дюне, со мною случилась истерика. Я смогла перестать плакать, лишь сделав над собой значительное усилие . Но никакая сила воли не могла остановить дрожь, сотрясавшую все мое тело.

Я села посреди высокой травы, чтобы все-таки развязать узлы на шнурках, и только теперь заметила, как сильно порезала ноги. Босые подошвы сильно пострадали от острых раковин, покрывавших камни. Кровь сочилась сквозь прилипший к ступням песок. Только теперь я почувствовала боль. Перонетта по-прежнему улыбалась. Сперва я подумала, что она не поранилась. Но я ошибалась. Она поранилась, как и я. Возможно, я сочла бы ее слишком странной, если бы она не опустилась на колени, чтобы обтереть руками мои ноги и обмыть раны насквозь промокшим краем своих юбок.

– Ничего страшного, – утешила она меня, проводя по самым глубоким порезам, от чего я почувствовала невыразимую боль, и положила истерзанные мои ноги себе на колени. – Сейчас воздух подсушит ссадины. Говорят, морской воздух целебен… Наверно, потому меня и прислали сюда. – И она ласково поцеловала подошву моей покрытой песком ступни.

Но тут я увидела, как приливная волна захлестнула камень, где мы недавно сидели, и тот скрылся из виду. Меня так потрясло это, что мне захотелось покинуть берег. К моему удивлению, едва я высказала свое желание, Перонетта повиновалась.

Я побежала бы, но помешала боль. Ноги в туфлях ужасно саднило. Перонетта обулась, не обращая внимания на собственные раны; когда я предложила ей обработать порезы, она отвергла мою помощь, и… я поняла, что ей нравится боль.

– Сосредоточься на боли, – посоветовала она, – сосредоточься, любуйся ею, как ты любуешься солнцем, и произойдет чудо.

– Когда смотришь на солнце, – заметила я, – оно ослепляет. Чего здесь волшебного? – И я погрузилась в раздумья о том, как раздобыть бальзам и бинты для моих ран так, чтобы для этого мне не пришлось показывать их сестре, заведовавшей лазаретом.

Пока я шла, боль поутихла. Но ей на смену явилось все то, что мне предстояло ощущать в течение многих недель, за которые Перонетта полностью овладела мною, как давешняя боль, заставляя чувствовать то, чему я не могла найти имени, заставляя забыть вещи с такими простыми названиями: благоразумие, гордость, осторожность… их список мог быть очень длинным.

Уже было поздно; солнце начало клониться к закату. По небу бежали быстрые, легкие тучки, а у горизонта протянулись оранжево-красные полосы.

К счастью, никто не заметил нашего долгого отсутствия. Перонетта и я вошли в монастырь через разные ворота. На прощание она сказала: «Я попрошу тебя». И в тени ворот она, приподнявшись на цыпочки, поцеловала меня в губы, после чего ушла. Я стояла ошеломленная. У меня было такое чувство, словно меня ударили. Несколько месяцев назад, устав чистить, нарезать кубиками, варить и толочь в кашицу нашу садовую репу, я спрятала целую лохань в кухонный шкаф; если бы ее нашла сестра Бригитта, она наказала бы меня, послав молить о прощении у Пресвятой Девы. Но нашла ее сестра-ключница и послала меня прямехонько к сестре Клер, которая сочла мое преступление достойным того, чтобы посечь меня по ладошкам тонкой березовой розгой. И вот я стояла словно оглушенная после поцелуя Перонетты, как стояла тогда под ударами розги. И впоследствии меня с такою же силой оглушал каждый новый ее поцелуй.

В тот вечер я сидела одна в маленькой библиотеке над сестринскою часовней, пыталась учить уроки, но мне никак не удавалось сосредоточиться. Раны на ногах служили напоминанием, что все приключившееся за день не было сном. И загадочные слова Перонетты, сказанные на прощание, продолжали звенеть в моей голове, заглушая все другие слова, которые я читала.

Я пришла в себя от звука хлопнувшей двери. Одна из сестер – не важно, кто именно, – вошла в библиотеку и выбранила меня за то, что я «секретничаю» за закрытою дверью, когда она повсюду меня «обыскалась». Мать Мария-дез-Анжес желала немедленно видеть меня в своих покоях.