Жан Каррьер - Ястреб из Маё

Ночь приходила скоро, но для работы в шахте дневной свет ему был не нужен. В пять часов вечера, привезя топливо из леса, он распрягал лошадь, дымящиеся ноздри которой Мари разглядывала через стекло, подняв голову от вязанья; подкреплялся миской затирухи и отправлялся наверх сотрясать гору и дробить скалу часов до одиннадцати, иногда до двенадцати ночи. Мари не ложилась, поджидала его, сидя у печки, уткнув нос в вязанье, и он каждый раз принимал ее за свою мать, которая сидела на том же месте и тридцать с лишним лет ждала кого-то или чего-то.

Он вешал куртку, ставил в угол ружье со спущенной собачкой и красный, замерзший, в дымящейся одежде, грязный, пахнущий морозом, подходил к печке, протягивая растрескавшиеся руки к теплу.

— Последние две недели идет порода с песком пополам, я чувствую, что уже близко. В одно прекрасное утро я явлюсь к тебе мокрый, как крыса.

Она пожимала плечами, складывала вязанье, задвигала заслонку, чтобы тепло сохранилось до утра.

— Если ты вообще явишься…

Ему не нравился ее бесстрастный тон: голос ее выдавал отсутствие интереса, подавленность, которая и на него действовала подавляюще. Какой-то бесчеловечный у нее голос. Он свертывал последнюю за день цигарку; напрасно Мари предрекает несчастье, риск невелик: он теперь шел по рыхлой породе, что, во-первых, экономило порох, который был на исходе, а во-вторых, служило признаком того, что он копает в правильном направлении; стояки он ставил почти впритык: лес ему ничего не стоил, а сил, затраченных на рубку, он не жалел. В глубине тридцатипятиметрового туннеля он чувствовал себя в большей безопасности, чем в своей постели.

Мари брала лампу, он поднимался следом за ней по лестнице.

— Не торопись меня хоронить!

Они входили в ледяную комнату.

— Могилу копать не понадобится, — язвила она, задувая лампу, а он уже храпел.

К счастью, зима выдалась малоснежная, снега выпало ровно столько, чтобы припудрить землю, на белизне которой четко отпечатывались следы заячьей беготни по ледяному насту до самой норки; Абель убил трех зайцев подряд накануне праздников, что внесло уют в холодную атмосферу дома и наполнило его аппетитным запахом. Продав одного зайца, он смог к рождеству подарить своей хозяйке пару теплых домашних туфель (она жаловалась, что у нее все время мерзнут ноги). Этот царский подарок должен был подготовить ее к новому решению, которое он принял несколько недель тому назад и о котором не решался ей сообщить: он не пойдет работать на лесопильню; он уже не услышит больше скрежета пил и не станет мишенью для насмешек разных ничтожеств из Флорака; он, правда, делал вид, что ничего не слышит, но, несмотря на всю его внешнюю толстокожесть, эти мелкие уколы становились все надоедливей, все чувствительней: приходит время, когда человек легче переносит тяжкие испытания, нежели раны, наносимые самолюбию.

Лес, шахта… Теперь он вышел на широкий простор. Настанет день, когда, добыв воду, он обретет полную независимость; у него в голове роилось множество планов: может, весной… При мысли об этом у него всегда что-то обрывалось внутри, как перед прыжком в пропасть, потому что слишком конкретная мысль о будущем обычно несколько сродни прыжку в пропасть.

Каждое утро иней цветным узором расцвечивал стекла; воздух звенел, как хрусталь; малейший шум четко отдавался в звонкой тишине — собачий лай, шорох снега, время от времени мягко осыпающегося с еловых веток, дневная капель, вызванная бледными лучами солнца, проглянувшего сквозь серую дымку облаков, скрип повозки, пыхтение старого автомобиля где-то между небом и землей на тяжком подъеме, а после полудня — легкое похрустывание снега, размягченного солнцем.

Однажды, работая в лесу, он услышал странный крик в небе и, подняв голову, увидел ястреба или какую-то другую хищную птицу — очень высоко и далеко в малокровно-белесом небе. Впервые слышал он крик ястреба; да и вообще последние несколько месяцев он провел в глубине туннеля, и ему давно не приходилось испытывать того особого возбуждения, которое вызывал в нем один лишь вид этих птиц. Он воткнул топор в дерево и схватил ружье, которое он, опьяненный своим успехом — ведь сразу трех зайцев уложил наповал, стал теперь заряжать тройной порцией пороха, его уверяли, что «шасспо» может выдержать давление выше нормы, и он проверил это несколько раз, укрепив ружье меж двух камней и предусмотрительно спуская курок с помощью веревочки. Результат получился поразительный; выстрелы звучали куда мужественнее, дробинки летели гораздо дальше: он нашел царапины на коре дерева почти в шестидесяти метрах от места выстрела. Теперь берегитесь! А старик Рейлан так всю жизнь и проболтался с этим старым градусником, который надо всовывать дичи чуть ли не в рот или в зад. Конечно, ему советовали не класть больше двух граммов пороха. А старик был не из тех, кто станет рисковать своей шкурой, чтобы выяснить, можно ли положить три, не получив при этом заряда в физиономию. Привычка к военной дисциплине — и на суше, и на воде.