Елена Катасонова: Бабий век — сорок лет

Ладно. Не казнись. Успокойся. Конечно, после развода надо было сразу стать сильной, но ты же человек, не машина, ты не смогла. А теперь — не казнись. Старицы… Ничего страшного… В конце концов, ей скоро семнадцать. В свои семнадцать Даша уехала из волжского городка поступать в МГУ, все сдала на пятерки, добилась в общежитии места: "У меня же приняли заявление, а там написано — с общежитием!" Декан посмотрел, улыбаясь, на возмущенную девочку с косичками — списков же еще не вывесили, только-только сдала последний экзамен, правда, все на пятерки, а "среднего балла", к счастью, еще не придумали, — посмотрел и дал этой девочке общежитие: такая прекрасная, юная вера в справедливость жила в ней, так все логично, как в учебнике, у нее выходило…

Может, и у Гали, в ее шестнадцать, все обойдется? Научилась же Даша жить на стипендию, писала домой беззаботные письма: "Денег полно, не вздумайте присылать…" — а сама подрабатывала у какой-то психологини, готовящей диссертацию, — надевала черный халат, тонкие резиновые перчатки и обтачивала на станке детали. Гудел, подрагивая, списанный с завода станок, визжала, отлетая, синяя стружка, с тихим шорохом ползла таинственная широкая лента, выматываясь, как удав, толстыми кольцами из диковинного, прикрепленного к станку прибора — регистратора Дашиных непостоянных эмоций. За работу психологиня платила двести пятьдесят тогдашних рублей в месяц — отличную добавку к стипендии.

В великий день Дашиной зарплаты они со Светой, небрежно голосуя, останавливали такси и ехали со Стромынки в кафе "Прага". К Новому году на антресолях у стеночки там ставили настоящую елку и зажигали лампочки. Разморенные уютом, Даша со Светой смотрели на лампочки (нарочно садились напротив), мечтали о любви, болтали о лекциях и мальчишках, а однажды официантка положила Свете записку: "Во-о-н с того столика…" — как они хохотали! Лекции в тот денежный день, естественно, пропускались, а когда Свету (на нее пал указующий перст судьбы) сняли за эти самые пропуски со стипендии, то они разносили почту по маленьким деревянным домикам в Сокольниках.

А как весело жили они на Стромынке! Ленгоры — для старшекурсников, младшим курсам — Стромынка. В их комнате было пятеро. Джилин из Синцзяня варила по субботам китайский суп, ворчала на легкомысленных русских девчонок: "Сами зачем не варите? Зачем целый час стоите в столовой? Зачем время тратите?" Девчонки кивали — "угу, угу", налегали на суп, Джилин, вздыхая, укоризненно покачивала головой — гладкие черные волосы блестели под ярким светом электрическом лампочки, — потом кто-нибудь бежал на кухню мыть кастрюлю, остальные слушали нескончаемые рассказы Джилин о ее деревне и матери, братьях и сестрах, о том, как вернется она домой, научит крестьян хозяйствовать — чтобы никогда больше не было в их деревне голода, никогда — разрухи…

Вечерами народ разбегался на свидания, на лестничные площадки, к окнам — мальчишки занимали места заранее.

Влюбленные сидели на подоконниках, часами выясняя всегда сложные, страшно запутанные отношения, сидели на всех пяти этажах, на всех лестницах, — их было много.

Только Джилин никуда не ходила, потому что не смела тратить время на пустяки. Молча укладывала в высокую стопку книги и тащила в конец коридора, где за длинным столом вечерами занимались китайцы. Они потребовали поставить на всех этажах эти столы, чтобы учиться, когда закрывается читальный зал, а в комнатах гаснет свет: на изучение русского иностранцам давался только один год.

В деканате не знали, как быть, — медики возражали, — но землячество надавило на деканат, посольство поддержало своих студентов, и университетские власти сдались: столы поставили, заниматься по ночам разрешили. Только тетю Глашу, комендантшу, не смутили решения и высокие авторитеты: в час ночи всех изгоняла.

— Спать, спать, полуночники, — ворчала она и без разговоров гасила свет. — Ишь глаза закрываются, марш по комнатам!

Спасла тогда тетя Глаша многих — от переутомления, от неврозов. Но все равно учились китайцы истово. А потом вернулись домой и почти все там пропали: началась "культурная революция"…

Может, в самом деле, все обойдется? Почему, ну почему так Даша боится? Переехала же на третьем курсе со Стромынки на Ленинские, в отдельную комнату, и ничего такого с ней не случилось. А ведь как-то раз у нее даже ночевал Борька: затанцевались чуть не до часу, опоздал на метро, вот и спал на полу, на матрасе. Никто Дашу не соблазнил, не совратил и не бросил, Вадим был первым, ну и что хорошего? Но подумать, что Галя… Нет, ни за что, и не говорите мне про Джульетту и про ее четырнадцать лет, пожалуйста! Пусть плохо, когда нет опыта: очень даже вероятный прогноз на несчастливую семейную жизнь. Но когда касается моей дочери, все должно быть так, как положено — неопытность, невинность и никаких связей…