Габриэль Витткоп - Каждый день - падающее дерево

Однажды я увидела существо, более близкое к ангельскому образу, нежели гермафродит из Брахма-Пури. Это случилось в Мадриде, в ресторане «Пуэрта-Серрада», где я обедала со своим ангельским другом. За соседним столиком сидели люди явно из мира мюзик-холла, которых обслуживал сам хозяин, расплываясь в подобострастии. Это были вульгарные, пошлые особы, вероятно, как и те эстрадные представления, которые они давали. Мое внимание привлек один из обедавших, и это оказалась бородатая девушка. Молодая женщина, худощавая, скромно одетая и мало говорившая своим красивым серьезным голосом, была вовсе не потешной, а возвышенной. До этого я видела только бородачек, которых показывают на ярмарках: полногрудых баб с толстыми спинами, нависающими над кромкой корсета, уродок, увешанных петлицами, нерях, обсыпанных розовой пудрой и ослепляющих стеклянной бижутерией; эти создания, напоминавшие балаганные трюки зубодеров и фарсы Табарена, вызывали у меня лишь тоску и отвращение. Но женщина из «Пуэрта-Серрада» привела меня в восторг. Красота ее жестов, чистота ее смуглого лица, обрамленного роскошной гривой, огонь ее глаз, рассеянно касавшихся меня взглядом, изящество худой груди и юношеской шеи восхищали меня до безумия. Когда женщина встала, я ждала, что она раскроет крылья, но она просто направилась за своими спутниками к выходу. Я заметила, что она низкого роста. Прежде чем переступить порог, женщина обернулась и удивленно взглянула на стену у меня за спиной. Я тоже обернулась. На стене ничего не было.

Такая вот бородатая женщина. В ресторанах иногда можно увидеть необычные вещи; чтобы в этом убедиться, достаточно вспомнить человека в черных перчатках. А для того чтобы вызывать неожиданный интерес у Ипполиты, достаточно беспрестанно будить ее любопытство. Загадки слетаются к ней, словно птицы к бросающему зерно. И тогда незнакомцы в самолете делают ей странные признания; она слышит необычные перебранки в соседнем гостиничном номере; обнаруживает между страницами ежегодника волнующие отрывки из писем; встречает дисгармоничные пары; находит диковинные предметы; ей звонят сумасшедшие, и ее сопровождают уродцы, как тот карлик в Лондоне, который упорно ходил за ней целую неделю, не отвечая на вопросы.

Несмотря на близорукость, я все вижу, даже если получаю некоторые дополнительные объяснения лишь значительно позже. Так, я довольно поздно узнала правду о дяде, умершем в уборной. Отступление просто для справки: предметом его наслаждения была саговая щетка, pars pro toto [58] Часть вместо целого (лат.) — рукоятка, обычно стоявшая в эмалированном горшке. Если он любил ею пользоваться, значит, щетка была старой, и от нее сильно разило. Поскольку другие его не устраивали, он всегда добивался, — причем вовсе не из-за скупости, - чтобы ему оставили ту, которую он любил. Он тосковал по эпохе архаичных гардеробов, где, как в поездах, небольшой поднос, потемневший от ржавчины и щелочного налета, откидывался с помощью педали над отверстием клоаки, куда выливали содержимое кувшина. Дядя, видимо, любил рыжеватые полосы, и эта пачкотня, несомненно, возрождала в глубине его души обонятельное пиршество деревенских отхожих мест: ароматы нагретой пихты, газеты и кала разливались в знойном воздухе летнего дня — старый затхлый запах земли, соломы и молока, древний, словно хлев, возможно, был для него средством связи с веками человеческого детства, какой-то компактной формой безопасности. Так или иначе, метлы будили в нем пленительные чувства, и в один сладострастный день его сердце не выдержало. Вспыхивающие толчки в груди, мощные удары и багровое падение в лимб — вот что он должен был ощущать. Потом его семья — моя семья — нашла его, с закатившимися глазами и отвисшей челюстью, повенчанного по самую перемычку с серой, жирной древесиной. Я плохо знала этого человека, но никогда не забуду картину, открывшуюся мне между дверью и наличником, никогда не забуду этой серой древесины, выходящей, будто серый клюв, из серой плоти, я слышу до сих пор шепот:

— Осторожно!.. Это не так легко...

А главное:

— О Господи, о Господи!...

Невидимая или почти невидимая, я наблюдала в дверях за невероятным высвобождением. Не знаю как и почему, но под покровом скандала я постигла тогда сокровеннейшую радость, огромное счастье этих двух сыновей, поддерживавших тело отца; я почувствовала, что это счастье облекало и украшало чудесной порфирой тот позор, который символизировала их метла, а также нечто, наконец, скомпрометировавшее вековой авторитет на заднем дворе иерархии.