Дмитрий Михеев - Идеалист

И снова его слова обернулись против него. В сущности, это была правда, но ведь уходил он не из-за доклада. Теперь она подумает, что он корчит из себя очень делового человека, как раньше играл — светского. Фальшь, фальшь, двусмысленности… к черту, прочь! Вообразит, будто он набивает себе цену — «петушится» перед самочкой! Поэтому его и задержать не пытались…

Задержать? По правде говоря, ей не пришло это в голову по причине дурного западного воспитания, не признающего русского ритуала уговариваний. Его поспешный уход несколько озадачил ее. Перебирая свои слова, она не находила в них ничего обидного: она могла бы бросаться камушками и покрупнее, но он такой самолюбивый и патологически честный, что даже шутит серьезно. Он слишком сдерживает, чересчур контролирует себя… зачем? «Ну, если я не буду контролировать себя…» — интересно, что тогда будет? Умница, музыкальный, но зачем он так сдерживает себя, чего он боится?

Глава VI

Глупости, ничего он не боится, размышлял Илья несколько дней спустя. Не надо только распускаться. Да, они музыкальны, умны, очаровательны, пользуются всеобщим вниманием, но у них свой мир, своя жизнь. Он будет изредка приходить, будет корректен и сдержан — по-приятельски, не докучая своим присутствием. Пусть ее поклонники лезут вон из кожи, его это нисколько не касается…

Начертав себе такую стратегию, Илья обрел необходимое равновесие и усердно принялся за работу. А она снова пошла успешно. Приятно сознавать, что одним выстрелом убиваешь целую кучу зайцев. Во-первых, восемьдесят рублей — неплохая добавка к стипендии, во-вторых, доклад, в-третьих, еще одна публикация, at last but not least — его собственная концепция все яснее вырисовывается в тумане идей и догадок. Если же она разовьется в систему, если удастся убедить в ее разумности физиков, то может родиться новый подход в единой квантовой теории поля… О чем еще может мечтать философ?

Было, однако, еще обстоятельство, питавшее его усердие и успехи. Приближалось 22-е октября… нет, он не думал о «трудовом подарке к светлому празднику», но приятное возбуждение расцвечивало розовым цветом его ежедневное затворничество. С другой стороны, достижение ощутимого успеха каким-то таинственным образом связывалось с его стратегией на предстоящей вечеринке — как будто недостаток уверенности в одном можно компенсировать избытком уверенности в другом. Впрочем, как знать, может быть, прыгун в высоту, только что поставивший рекорд, чувствует себя в этот момент увереннее и как шахматист тоже? Ведь чувствует же математик, решивший наконец заскорузлую задачу, способность побить рекорд по прыжкам в… по каким угодно прыжкам.

Надо думать, даже самый невежественный по части философии физики мой читатель почувствовал непомерность амбиций Снегина. Да, он не отдавал себе отчета в том, за сколь грандиозную проблему взялся. Не обладай он своей наивностью, той наивностью, что подарила миру не одну теорию, не одно произведение искусства, ограничь он себя благоразумно более скромной задачей, скажем, — критикой Слитоу (как поступили бы вы, мой читатель, nest pas?)… но, что об этом говорить — он не был бы Снегиным. Илья поступал как раз наоборот: начав со сравнительно узкой задачи, он не смог остановиться на ней и не взять быка за рога. Ему некогда было задумываться над тем, сколь дерзок его шаг, задумываться над возможными последствиями для него лично… Он просто спешил вытащить на свет и заключить в ясную форму мысли, которые давно уже жили собственной жизнью внутри него.

В первую очередь, полагал он, надо максимально оголить проблему, то есть — сделать ее очевидной. Каждая проблема заключает в себе противоречия; их надо заострить, столкнуть в одной точке, тогда решение придет само собой. Для этого надо было систематизировать, просеять, так сказать, огромный материал, чтобы по возможности свести кучу проблем к нескольким основным, а затем только испытать на них собственную концепцию…

Увы, работа не всегда шла гладко: случались сбои, а иногда и настоящие умственные заторы. Начиналось почти всегда с пустяка, незаметно: что-то где-то не так развернулось, а сзади свистят, напирают, и вот уже хаос, паника, распад и отчаяние — ему не вырваться из трясины неуловимых ошибок, из порочного круга собственных заблуждений, он мыслит избито и вяло, он не способен на озарение, на дерзкую мысль… Зачем он вообще бросил физику с ее твердой почвой вычислений и экспериментов! Там, если уперся, всегда можно найти обход, не спеша подкопаться, а тут — в тумане определений, посылок и толкований…