Дина Рубина - На верхней Масловке

– Да уж, характерец… А старуха начеку: о том с ним говорить нельзя, об этом – тоже, о третьем – опять ни полслова. Вчера, например, едва он появился, старуха стала тыкать мне под нос альбом с репродукциями какого-то армянского художника.

– Аветисяна?

– Не помню.

– Это хороший художник.

– Ну, говорю тебе, не помню, отстань. Я и старухе скапала: «Анн Борисовна, дайте мне разок поболтать с Петей о том о сем». Знаешь… она лукаво улыбнулась – мне кажется, старуха ревнует ко мне Петра Авдеевича.

– Так. Сели… – сказал Матвей, хмурясь.

– Матюша, можно я книгу возьму?

– Нет.

– Симпатично, по-моему, будет, с намеком на интеллект модели, а? «Портрет переводчицы с оригиналом». А я между тем поработаю, а, Матюш? Чтобы время даром…

Она взглянула в напряженное лицо мужа, вздохнула и села в отрепетированной позе. Раза два еще, привставая с табурета, он молча и бесцеремонно «подправлял» поворот ее головы черенком кисти. Наконец начал этюд.

– Можешь говорить, – разрешил он минут через двадцать. Лицо его смягчилось, стало покойнее, из чего Нина заключила, что работа «пошла».

У нее уже затекли шея и плечи, болела спина.

– Говори, говори, – повторил он рассеянно. – Мне не мешает.

– Спасибо!, – прочувствованно ответила она и замолчала.

Впрочем, Матвею было не до обид. Работа уже взяла его полностью – мощно, ровно, и все его чувства сейчас, все его сорок два года, с несчастьями, любовью, поражениями и удачами, сосредоточились на небольшом квадрате картона, где и различить что-либо пока было трудно.

Деловитая полуулыбка, белесый ежик на голове, массивный нос, напоминающий какой-то инструмент, и жесткое потирание рук – где больная?

Новый участковый. Молодой. Ну, посмотрим… Сюда, пожалуйста… Руки? Вон там. Полотенце на двери.

– Ну, бабуся? Как дела? На что жалуемся?

Легкое притоптывание стетоскопа вдоль круглой и сохлой спины, щупание пульса.

– Сколько вам стукнуло, бабуся? Ско-олько? Ну, герой, герой… – Выработал стиль, скотина, – участливо-веселый. Стиль «душевный доктор». Врешь, мерзавец. Ты равнодушен, как твой стетоскоп…

Старуха тяжело дьшала, на вдохе прихваатывая ртом недостающий кусок воздуха, но смотрела по-прежнему – трезво рассматривая. Третью «бабусю» Петя проглотил с трудом, четвертой подавился.

– Бабуси в очередях за курами стоят, – вежливо заметил он в тон молодому доктору. – Анна Борисовна профессор и заслуженный деятель искусств, может претендовать на имя-отчество…

– Не слушайте его, он сумасшедший, – сказала вдруг старуха прерывисто. – Всю жизнь я здесь хрячу в дворниках.

Доктор вначале смешался от неожиданной перепалки, по быстро соориентировался.

– Весело живете, товарищи.

Товарищи... До сих пор не придумаем достойного обращения к незнакомому человеку. Пора научиться людей уважать, милостивые государи…

– Ну что же… Пейте «декамевит», очень хорошие витамины… Питье горячее…

– Горчичники можно? – спросил Петя.

– Можно горчичники, – приветливо позволил доктор.

– А банки?

– Банки? И банки можно… Через день.

Они вышли в коридор. Молодой человек торопился.

– Это воспаление? – негромко спросил Петя.

– Оно самое, – кивнул врач.

– Что ж вы уколы не прописали? – так же тихо и напряженно спросил Петя.

– А что – уколы, что – уколы, дорогой мой? Ну, пропишу. Старушка угасает, смотрите на обстоятельства трезво. Пожила она дай бог нам с вами. Что поделаешь, когда-нибудь биография кончается.

Странно, что он латынью не фигуряет, такие любят ввернуть какую-нибудь «сик транзит глория мунди». Тем более что его этому обучали.

– Пропишите антибиотики, – процедил Петя, изнемогая от желания зажать в пальцах докторский нос и макнуть разочек вниз. – Больного надо лечить!

– Надо, надо, – согласился молодой человек неприязненно. – Когда в этом смысл есть. У вашей старушки к воспалению еще букет сирени – и астма, и сердечная недостаточность… Ну, заколем ее… Она неделю еще протянет. Дайте человеку спокойно умереть. Она вам кто – бабушка?

– Дедушка, – кротко ответил Петя, бледнея. – Выпиши антибиотики.

– А что это вы здесь, собственно, приказы мне отдаете?

Петя взял его за отвороты халата, потянул на себя. Доктор качнулся, но на ногах устоял и не стал хватать Петю за руки, только сказал со спокойным красным лицом:

– Не понял! При чем тут мои халат?

Получалось действительно глупо: они стояли вплотную друг к другу, и Петя, забрав в трясущиеся кулаки отвороты белого халата, тянул его вверх, к докторским ушам. Губы прыгали, и он ничего не мог с собой поделать. Несколько секунд врач смотрел на эти прыгающие белые губы, потом сказал: