Эрве Гибер - Без ума от Венсана

Я встаю рано; часы, которыми я пользуюсь с первого причастия, не прекращают коварно останавливаться; я думаю: в это время он должен вставать, как он мне рассказывал, его отец или мать кричат за дверью, чтобы он поторопился; чуть позже я думаю: он пришел в лавку, он взвешивает пакетики с табаком, он занимается доставкой; я сдерживаюсь, чтобы позвонить ему, я боюсь попасть на его начальника.

В прихожей установлена эта электрическая система низкого напряжения, молодой электрик, согласно договоренности, должен был вернуться, чтобы ее доделать: провода торчат, в потолке необдуманно проделано множество дырок. Я смотрю на эту замысловатую световую систему (было стыдно признаться спросившему об этом молодому электрику, сколько она стоит), я смотрю на эти неуклюжие провода, я думаю: неделю назад он трогал их, он должен был снова коснуться их; в субботу утром его мать нашла его мертвым в постели. Я попрошу Венсана закончить работу.

Венсан испражнялся, сидя на унитазе, и я пытался у него пососать: это был не какой-то порок, извращение или попытка возбудиться особым образом, это был простой любовный порыв.

Словно отравлен этим счастьем: невозможно растопить его в текущей жизни, не хотеть восстановить его, воссоздать; лишь снова увидеть его, его самого!

Он ласкал меня, он сказал: «Если бы я остался, я бы тебя рисовал, а ты бы спал рядом», - и положил голову мне на грудь.

Пусть он хотя бы позволит мне расточать ему ту любовь, на которую я способен, и я останусь живым в этом мире!

Нужно иметь силы свидетельствовать об этой минуте, ибо то была минута великая, но нужно, чтобы рассказ о ней был таким же кристальным, как стихотворение Кавафиса: это священный бесплотный монумент человеческой любви. В такой-то день, в такой-то час этот персонаж потонул в своей любви, он чувствовал, как его сердце бьется в груди другого, которого он сжимал в объятиях, его тело больше ему не принадлежало, это был некий дар, и другой благосклонно смотрел, чтобы он не задохнулся в волне, и с нежностью держал его на плаву в своих руках посреди бескрайней вечности (кокаин на траве из Конго).

«По какому поводу?», - спрашивает меня мать Венсана; желание сказать ей: «Это по поводу его члена, мадам, мне нужно как можно скорее его пососать».

Венсан меланхоличен: несмотря на настойчивость Пьера, остановившегося ненадолго в Париже, он не захотел снова с ним спать; чтобы отомстить, Пьер поколотил его подружку. Принимаем кокаин; как замечает Венсан, «никакого особенного эффекта», мне нет дела до его члена, который я так люблю. Его глаза прикрыты розовыми веками, я снова думаю обо всех этих днях, когда был счастлив возле него.

Я начал у него сосать, он говорит мне: «Тебе это не мешает? Утром он был в письке у Фло, и я его не помыл».

Я просунул руку под его ягодицами, чтобы взяться за его член, и он говорит мне: «Именно так у меня и сосал мой преподаватель по айкидо».

Во время попойки: мне не хватает Венсана, его маленького члена, его тихого смеха.

Вечер с Венсаном: дрочим друг другу, смеемся.

Я думаю, что больше не влюблен в Венсана, я ему больше не звоню. Но я хожу посмотреть в витрину «Зорро», сидит ли он там внутри.

Впечатление, что потерял жениха, слишком важного для меня человека: Венсана.

1987. Венсан: ничтожество его лица, его одежды, его жизни. По ночам изучает историю хрусталя и фарфора, встает в семь утра, чтобы идти на занятия по продаже товаров на дому, во второй половине дня обходит квартиры, вечером идет напиваться пивом и мескалем в «Зорро», бар для забулдыг на «Бастилии».

Рождественский вечер, героин и алкоголь, я танцую, не отрываясь от губ Венсана.

Венсан говорит мне, когда я оплачиваю счет после того, как мы проглотили оленину с кровью: «Триста пятьдесят франков, чтобы поужинать со мной, значит, ты либо любишь меня, либо ты богатый, либо у тебя нет никакого понятия о деньгах». Он кладет счет в карман, чтобы показать своей матери.

Чтобы мне подрочить, Венсан принуждает меня грезить вслух о любовницах, которых у меня не было. Конечно же, он видит в мечтах мою сестру, заставляет меня ее описывать, просит меня, чтобы она с ним встретилась, чтобы я отдал ее ему.

Забыл написать о случае, когда Венсан был в слезах, самое главное: идя рядом с ним обратно в самом низу Елисейских полей, не поворачиваясь к нему, я почувствовал, как меня, уверенного, что я больше его не люблю, внезапно охватывает необычайный любовный порыв, заставляющий взять его на руки - при том, что я не осмеливаюсь на него смотреть, - и сильно прижать к себе. Но в эту минуту у меня такое ощущение, что то, что я сейчас сжимаю, не имеет никакой плотности: это, конечно, не кто иной, как Венсан, которого я сжимаю в своих руках, но это даже не я сам, это, скорее, символ или призрак любви, которая у меня была к Венсану, и он до того истощен, что я больше ничего не могу с ним поделать, он тает меж моих рук, все еще веря, что они его держат.