Рейчел Джойс - Операция «Перфект»

Рука Сеймура вдруг дрогнула, и виски, подпрыгнув в стакане, выплеснулось через край прямо на отцовские бумаги.

– Пойми, твоя мать – очень красивая женщина…

– Да, папа, и что?

– Ничего удивительного, что людям хочется у нее бывать.

– Знаешь, папа, недавно кое-что произошло. Изменения во времени…

– И ничего страшного, если на нее какой-то другой мужчина посмотрит. В конце концов, мне повезло. Да, повезло: ведь она все-таки выбрала меня.

Отец так смотрел на Байрона своими больными глазами, что тот был вынужден притвориться, что помадка застряла у него в зубах.

– Ты что-то сказал? – спросил Сеймур.

Байрон сказал, что нет.

– Ну и ладно. А хорошо иногда поговорить по душам, верно? Как мужчина с мужчиной?

И Байрон согласился, что очень даже хорошо.

Сеймур налил себе еще виски и поднес стакан к губам. Золотистый напиток в хрустальном стакане отбрасывал на стены солнечные зайчики. Одним глотком опустошив стакан, Сеймур вытер губы и сказал:

– А вот мой отец никогда ничего такого не делал. Я хочу сказать, никогда не разговаривал со мной, как мужчина с мужчиной. И потом, мои родители довольно рано умерли, еще до того, как я познакомился с твоей матерью. – Слова, выходя у него изо рта, словно цеплялись друг за друга, так что их было довольно трудно разобрать, но Сеймур все говорил и говорил – словно, спотыкаясь, пробирался сквозь чащу. – Однажды, когда мне было лет шесть, отец взял меня на озеро. И швырнул прямо в воду. «Захочешь жить – выплывешь» – так он сказал. А мне было так страшно! Я боялся, что там крокодилы. Я до сих пор воду не люблю.

Байрон вспомнил, какое лицо было у отца, когда он узнал о происшествии на пруду. Пока он слушал по телефону возмущенные жалобы Андреа Лоу, его лицо постепенно приобретало какой-то землистый оттенок и в итоге стало совершенно застывшим, мертвым. Тогда Байрон всерьез опасался, что ему не миновать порки. А Сеймур, словно прочитав его мысли, вдруг сказал:

– Знаешь, я тогда, возможно, несколько переборщил. Ну, насчет вашего моста через пруд. Но и ты должен понять: мне с моим отцом тоже было ох как непросто. Тяжелый он был человек, мой отец. И мне нелегко с ним пришлось. – Казалось, ему не хватает слов.

Уже уходя и тихо закрывая за собой дверь, Байрон снова услышал, как звякнула пробка графина, и отец крикнул ему вслед:

– Так ты мне расскажешь? Если у твоей матери появится новый друг?

Байрон пообещал, что непременно расскажет, и поскорее захлопнул дверь.

Все утро Джим, облаченный в костюм Деда Мороза, сидит в своем кресле и ждет, что снова придет Айлин, но она не приходит. Порой память начинает играть с ним шутки, и он ясно видит ее перед собой – мощную фигуру в зеленом пальто, быстро приближающуюся к нему со стороны автостоянки. Джим невольно попадает в силки собственных фантазий, и теперь ему кажется, что она не просто рядом – он даже воображает разговор с ней. Собственно, этот вымышленный разговор очень похож на те, которые Джим невольно слышит у дверей супермаркета. Единственное, чем реальные разговоры отличаются от того, который он мысленно ведет с Айлин, это концовка: воображаемый разговор всегда кончается приглашением Айлин выпить вместе, и он, разумеется, это приглашение принимает.

Среди бесчисленных пальто, что мелькают мимо него, не видно ни одного цвета падуба. И женщины, одетые в пальто, никогда не производят столько шума, как Айлин. Эти женщины изящны, аккуратны и все на одно лицо. Только теперь, глядя на всех этих не-Айлин, Джим понимает, до чего же сама Айлин настоящая. Однако, даже позволяя себе воображать, что она рядом, он вынужден признать: рядом с ним ее все-таки нет. И от этого его тоска становится вдвое сильнее.

Он мог бы показать ей, каким чудесным светом залита пустошь в лунную ночь. Мог бы показать красоту раннего утра. И промелькнувшего в воздухе крапивника, легкого и быстрого, как мысль. Там, на пустоши, есть одна яблоня, на которой до сих пор висит несколько яблок, эти яблоки на облетевших ветвях похожи на замерзшие елочные шарики – их он тоже очень хотел бы показать Айлин. А еще он хотел бы показать ей зимние закаты, когда подбрюшье темных тяжелых туч окрашено ярко-розовым, и последние отблески красного заката играли бы тогда на ее щеках, губах, волосах…

Нет, он ей никогда не понравится. Разве он может показаться ей привлекательным? Остановившись перед зеркалом в мужском туалете, Джим вглядывается в свое отражение и видит копну седеющих волос, глубоко сидящие глаза и покрытое морщинами лицо. Он пытается изобразить улыбку, но становится еще хуже. Нет, для него пора любви давно миновала. Правда, когда-то давно ему делали соответствующие предложения, только это ни к чему не привело. Он помнит, как одна сиделка говорила, что у него красивые губы. Тогда он был молод, да и сама она была молоденькая. Случалось, что и некоторые пациентки «Бесли Хилл» на него поглядывали. Они смотрели, как он работает в саду, и приветливо махали ему рукой. Да и в краткие периоды его жизни за пределами «Бесли Хилл» случались какие-то знакомства. Например, та женщина, которая наняла его убрать листья в саду, весьма презентабельная дама средних лет, несколько раз приглашала его поужинать вместе с ней пирогом с крольчатиной. Тогда Джиму было тридцать с небольшим. И эта женщина ему нравилась. Только принять ее приглашение было все равно что притвориться блестящей новенькой чашкой, зная, что на самом деле на стенке у тебя длинная тонкая трещина. Кроме того, вряд ли имело смысл с кем-то сближаться, потому что к этому времени в жизни Джима уже появились ритуалы. И потом, он прекрасно знал, что случается с теми, кого он любит. И что бывает, когда он во что-то вмешивается.