Кристоф Рансмайр - Последний мир

Мемнон

Беженец из Эфиопии; суеверный садовник на вилле Назона на Пьяцца-дель-Моро; наутро после знаменитого выступления поэта подстригает в парке живую изгородь, прививает дикую вишню — и толкует появление огромной голубиной стаи, которая пролетает в это утро над усадьбой, как счастливый знак. На деле эта голубиная стая, тень которой скользнула по дому, парку, по всему кварталу, уже напоминает цветом Черное море.

Мемнон

Царь Эфиопии; сын Авроры, богини утренней зари, и превращенного в бессмертную цикаду Тифона; последний союзник троянцев, Мемнон был убит Ахиллом; пока его тело горит на погребальном костре, Аврора в слезах просит Юпитера смягчить ее боль.

И согласился Отец. Едва лишь огнем был разрушен Мемнона гордый костер, и скопления черного дыма застили день, — подобно тому как река зарождает и испаряет туман, лучи не пускающий солнца, — черная сажа, сгустясъ, полетела, сбирается в тело, приобретает лицо, от огня теплоту принимает, также и душу свою, а от собственной легкости — крылья. С птицею схожа была изначала, — и подлинно птица затрепетала крылом; такие же сестры трепещут, неисчислимы; их всех одинаково происхожденье. Трижды кружат над костром; широко раздается согласный трижды их крик…

Мидас

Заглавный герой комедии Назона, которая вызвала в Риме скандал. В пьесе речь идет о помешанном на музыке судовладельце из Генуи, у которого от безумной его алчности обращается в золото все, до чего он дотрагивается. В финале судовладелец, тощий как скелет, заскорузлый от грязи и обезображенный ослиными ушами, сидит в золотой пустыне; в его длинном монологе, спрятанные в палиндромах и акростихах, звучат имена известных всему городу президентов наблюдательных советов, депутатов и судей. После трех восторженно принятых спектаклей некий сенатор из Лигурии, владелец верфей в Генуе и Трапани, распоряжается запретить комедию. Отряд конной полиции железными прутьями не дает публике войти в театр, а актерам — выйти оттуда; при этом и актеры и зрители получают увечья и лежат потом, стеная, в залитых кровью золотых костюмах и праздничных нарядах на ступенях наружных лестниц, пока их не волокут прочь. Для Назона скандал оказывается чреват совершенно неожиданными последствиями — торговцы рыбой и лимонадом, менялы и неграмотные тоже узнают теперь его имя; он становится популярен.

Мидас

Фригийский царь; получает от Вакха, бога вина и хмеля, дар превращать в золото все, к чему он прикоснется.

Сам себе верит едва: с невысокого илика ветку с зеленью он оборвал — и стала из золота ветка. Поднял он камень с земли — и золотом камень блистает, трогает ком земляной — и ком под властным касаньем плотным становится… Сам постигает едва совершенье мечты, претворяя в золото все. Столы ликовавшему ставили слуги с нагромождением яств, с изобильем печеного теста. Только едва лишь рукой он коснется Церерина дара — дар Церерин тотчас под рукою становится твердым; жадным зубом едва собирается блюдо порушить, пышные кушанья вмиг становятся желтым металлом… Этой нежданной бедой поражен, — и богатый и бедный, — жаждет бежать от богатств и, чего пожелал, ненавидит. Голода не утолить уж ничем. Жжет жажда сухая горло: его поделом неотвязное золото мучит!

Молва

Торговка в Томах; вдова мелочного торговца; от проезжего шахтера родит Батта, эпилептика; в минуту отчаяния пробует отравить свое косноязычное дитя отваром из цикламена и волчьего лыка, но все же настолько привязана к нему, что, когда в самом деле теряет Батта, становится говорлива и ищет утешения у слушателей; рассказывает Котте истории томских обитателей.

Молва

Богиня слухов.

…Есть посредине всего… некое место… все, что ни есть, будь оно и в далеких пределах, оттуда видно, все голоса человечьих ушей достигают. Там госпожою — Молва; избрала себе дом на вершине… ночью и днем он открыт, — и весь-то из меди звучащей: весь он гудит, разнося звук всякий и все повторяя… Смешаны с верными, там облыжных тысячи слухов ходят; делиться спешат с другими неверною молвью, уши людские своей болтовнёю пустой наполняют. Те переносят рассказ, разрастается море неправды…

Назон, Публий Овидий

Римский поэт; приобретает известность «Любовными элегиями», славу — трагедией «Медея», но только комедией «Мидас» — популярность. Под ударами политики вокруг его персоны возникает множество мифов: для одних он — эксцентричный стихотворец, другие почитают его как революционера, опасаются как государственного преступника или презирают как жадного до роскоши оппортуниста. Так или иначе, поэта высылают на Черное море; в отчаянии он сжигает рукопись своего главного труда, из которого его публике знакомы по чтениям лишь отрывки и заголовок — Метаморфозы. После пожара поэт исчезает на варварских берегах. Рим горюет или ликует; теряется в догадках: какая ошибка привела Назона к ссылке; где начался его путь на край света? Если это и не была единственная причина его падения, она, конечно, сильно содействовала этому — небрежность, какую Назон допустил, выступая в числе одиннадцати ораторов на открытии нового стадиона: по знаку Императора, который уже явно заскучал после седьмой речи, а теперь махнул и восьмому оратору, из такой дали, что Назон различил лишь глубокую бледность Августова лика, но ни глаз, ни черт лица не видел… так вот, по усталому, равнодушному знаку Назон в тот вечер вышел и стал перед букетом тускло поблескивающих микрофонов — и, сделав один этот шаг, оставил Римскую империю позади, не произнес, забыл — ! — строго-настрого предписанную литанию обращений, коленопреклонений перед сенаторами, генералами, даже перед Императором, что сидел под своим балдахином, забыл себя и свое счастье, без малейшего намека на поклон стал перед микрофонами и сказал только: Граждане Рима…