Кристоф Рансмайр - Болезнь Китахары

Но Лили словом не обмолвилась ни о поездке в Бранд, ни о выстрелах на карстовом поле, когда вечером встретилась в секретариате с Собачьим Королем и его телохранителем. Капитан назначил там совещание. Лили сидела в телевизионной комнате вместе с этим белобрысым типом и армейскими агентами из приозерных деревень (в том числе из Айзенау), и настроение у нее явно было не хуже, чем тогда, среди солдат в проходной Большого лазарета. Правда, на сей раз на столе лежал не меновой товар, а только газеты, иллюстрированные журналы – и игральные карты. Лили что же, не привезла с равнины ничего, кроме газет?

– Выиграла! Капитан приносит удачу. – Она помахала мятым веером банкнотов навстречу Амбрасу, когда тот с догом на цепи и в сопровождении Беринга вошел в голое, нетопленое помещение, где до сих пор каждую среду весь Моор вечером пялился на экран. Телевизор стоял на грубой деревянной консоли и сейчас был завешен полотнищем, на котором красовался портрет Стелламура. – Вон сколько выиграла… А вы? Вы остались без «Вороны»? Как дела?

– Устал я. – Амбрас рухнул на стул. – Устал.

– Кофе или шнапс? Или то и другое? – Лили подвинула к нему поднос, зазвеневший бутылками, рюмками и чашами.

– Воды, – сказал Амбрас.

– А вот собак не надо, – сказал капитан. Амбрас повернулся к Берингу и небрежным жестом намотал ему на запястье собачью цепь.

– Подожди за дверью.

Когда Телохранитель шел к выходу, Лили скользнула по нему пустым взглядом. Таща за собой дога, Беринг хотел по дороге прихватить со стола журнальчик, на обложке которого в слепящем блеске взрывалось солнце Нагой. Но один из агентов опередил его, цапнул журнал и торопливо перелистал дрожащими пальцами: искал снимок, который хотел показать Телохранителю, – темный разворот, хаос обугленных конечностей, безволосых обгорелых черепов, а на переднем плане, среди спекшихся обломков, – рука, костяная лапа.

– Монеты, – сказал агент, – монеты… жар был такой, что монеты расплавились у них в ладонях.

Нагоя, расколовшееся небо на другом конце света, град раскаленных камней и кипящее море, – что значили в этот вечер репортажи из капитулирующей империи, воспоминания, которые даже в здешней глухомани давным-давно промелькнули по телеэкранам и погасли, что все это значило по сравнению с организацией исчезновения, с эвакуацией приозерья и, наконец, с той огромной новостью, какую Лили привезла с равнины?

Лили?

Никто из агентов впоследствии не мог сказать, вправду ли эту новость привезла в Моор Лили, или она все ж таки прорвалась сквозь треск и шорохи из радиоприемника в секретариате, или, может, о ней упомянул капитан, а Лили потом просто первая громко и торжествующе сказала об этом за столом на совещании. Одно несомненно: в Мооре и вообще в приозерье именно Бразильянка была больше всех под стать этой новости. Рулевой «Спящей гречанки» в жарких дебатах с добровольцами вконец зарвался и объявил, что Бразильянка не просто привезла эту новость, но что это ее рук дело , у нее, мол, в Армии полно друзей и связи чуть не в верховном командовании, так вот она и добилась, чтобы издали тот самый приказ , который обитатели приозерья услыхали после совещания в секретариате и – зачастую недоверчиво – восприняли как последний акт стелламуровского возмездия, как расплату за сожжение «Вороны» или просто как сделку Собачьего Короля и этой контрабандистки: верховное командование там, на равнине, решило все транспортное установки и механизмы из моорского гранитного карьера, всякий паршивый кусок металла, когда-либо использованный на Слепом берегу, а теперь ржавевший под навесом у пристани, отправить пароходом в Бразилию. Все железо из каменоломни – за океан, в Бразилию!

В Бразилию? Да ну, чепуха, быть такого не может, толковали в деревнях, весь металлолом за океан?

Быть не может? Это почему же? До войны-то как было? А в войну? Пароходы, и не один десяток, – в Америку, в Нью-Йорк и Буэнос-Айрес, в Монтевидео, Сантус и Рио-де-Жанейро, пароходы, битком набитые эмигрантами, изгоями и беглецами, которые не желали, чтоб их гнали на смерть – на поля сражений и в лагеря. А потом, что было потом, когда все рухнуло, в послевоенной неразберихе и в первые мирные годы? Опять же пароходы! Пароходы, полные разбомбленных, изгнанных, бесприютных, а среди этих горемык – давние надсмотрщики, гонители и преследователи, генералы и лагерные коменданты в штатском, поджавшие хвост вожди, которые сперва послали безответную массу в огонь, а потом бросили на произвол татуированных победителей. Быть не может? Ведь когда-то казалось, что и всего этого быть не может, что все это просто смехотворно, а оно возьми и случись. Что же до машинного парка на Слепом берегу, так ведь каждый, кто слушал по радио в секретариате последние известия или умел с толком прочесть объявления на доске, – каждый знал, что этот железный хлам – доля военных трофеев, запоздалое вознаграждение для некоего бразильского генерала, который с двадцатью тысячами солдат сражался против Моора на стороне союзников и одержал победу. Этот генерал – или его брат? – после войны переключился на камень и держал теперь на Атлантическом побережье Бразилии гранитный карьер, где по сей день резали безупречные, без единой трещинки, темно-зеленые глыбы, как, бывало, только на Слепом берегу и только в великую, навсегда ушедшую эпоху Моора.