Александр Петров - Меморандум

Ну вот, я конечно немного покапризничал, попереживал, но со временем успокоился и подчинился велению трезвого ума. В конце концов, мое увлечение, если оно на самом деле серьезное, меня не оставит. А материальный базис в виде собственной квартиры и стабильной зарплаты придаст моей жизни устойчивость и благонадежность, да и реальный опыт не помешает, подумал я и смирился.

Чтобы поступить в институт, да еще в другой город, где нет в академической среде знакомств, нужно было поднажать на учебу. Мне пришлось отложить свои изыскания в области смысла жизни, стихи и прозу — и погрузиться с головой в область рационального, где властвуют не духовные идеи, не романтические мечты, а холодные формулы, расчеты и определенная сумма знаний. Иной раз казалось, что я предал великую идею, опустился в трясину быта, но Димыч успокаивал, утверждая, что я на верном пути, ничего плохого не делаю, а лишь приобретаю необходимый жизненный опыт, который обязательно пригодится сейчас и позже. Он весьма увлекательно обрисовывал поэзию созидания, приводил примеры из жизни духовной.

Например, он высказал теорию, что враг человеческий после отпадения от Бога Творца вместе с благодатью потерял способность творить, поэтому или паразитирует на творческих способностях человека, проводя в жизнь свои разрушительные идеи, или всячески препятствует творческой силе человека, подстраивая козни с неприятностями. Поэтому сама по себе созидательная деятельность человека есть борьба с тьмой, со смертной энтропией и поэтому вполне соответствует духовной борьбе «мужа достойна» со вселенским злом. Разумеется, от Димыча я уходил всегда одухотворенным и с новыми силами брался за учебу.

…Только вот к вечеру мою грудь все чаще стала наполнять безотчетная тоска. Не понимал я ни ее происхождение, ни причины. Иногда казалось, во мне обнаружился комплекс домашнего мальчика, которому необходимо скоро уйти в одиночное плаванье, где ни мама ни папа не помогут, не утешат… Иной раз казалось, что я все-таки предал главную идею своей жизни, найдя измене достойное оправдание. А в иные дни просто тупо глядел за окно, где резвились мои сверстники, чувствуя злую зависть, как заключенный — к тем, кто на воле, пьёт, гуляет, ворует.

А однажды ночью я проснулся как раньше, присел к столу, набросал на бумаге несколько строк — и обратно в постель. После утреннего кофе увидел свежие слова на бумаге и не без волнения прочел: «Большая любовь всегда приносит большую боль. Без страданий нет победы над собственным злом. Терпение боли воспитывает мужество».

В институт я поступил в другой город, и там без родительской опеки жил так же свободно и раскованно, как Мишка в своей квартире. Прочно поселившуюся в душе тоску я топил в напряженной учебе, портвейне и многочисленных романах. Помня завет опытного товарища по смертному греху, я поил девушек, сладкозвучно объяснялся им в любви, читал стихи, иногда бряцал на гитаре — и очередная жертва гормональной истерии падала в ежовые рукавицы охотника подстреленной птицей. Так было всегда и осечек не случалось…Разве что эта милая девочка с первого курса — она вдруг заплакала, так тихо и жалостно, будто я отнимал у нее жизнь. Я оторопел, набросил на нее одеяло и вышел из комнаты, а чуть позже она, опустив голову, пробежала мимо по коридору в сторону лифта.

Ночью мне приснилась маленькая Даша, из моего детства. Она как и прежде смотрела на меня в упор, улыбалась, фонариком синих глазенок прорезая черную смрадную муть моей испоганенной души.

Назавтра я встретил вчерашнюю недотрогу, попросил прощения и похвалил за целомудрие, впрочем, предупредив, что благовоспитанной девушке оставаться наедине с выпившим мужиком опасней, чем кролику с голодным удавом. Но, увы, случай с девичьими слезами был тем самым исключением, которое подчеркивает правило. Как сказал мне один старший товарищ, такому как ты, нужно донырнуть до самого дна, чтобы заглянуть в адскую бездну, ужаснуться и — пулей наверх, к солнцу, воздуху и спасению от гибели.

«Даша, моя маленькая Дашенька, где ты? Спаси меня, ангел с небесными глазами!» — в приступе отчаяния повторял я, облапив пылающую голову растопыренными пальцами, постанывая и рыдая без слез, одним горлом, обожженным спиртом и утробным хрипом.

По мере накопления стихов, рассказов и даже двух повестей моя папка с надписью карандашом «Нетленки» набухла и приятно оттягивала руку. Несколько рассказов разослал в молодежные журналы. Оттуда пришли отказы, но такие вежливые и обнадеживающие, после их волнительного прочтения прямо у почтового ящика руки не опускались, наоборот, хотелось писать еще больше и еще лучше. Там, в отзывах разных журналов, были очень приятные слова: «Ни в коем случае не бросайте писать, у вас есть талант, и он нуждается в развитии». Быть может, это фраза просто подслащивала горькую пилюлю, а может, носила в себе отголоски собственного опыта потерь написавшего рецензента.