Жан Фрестье - Выдавать только по рецепту

Я спокойно просидел в приемной, перелистывая журналы. Было уже темно, когда меня снова провели в кабинет. Я оказался наедине со своим судьей. Тишина в соседних комнатах, опустевших к этому часу, ясно указывала на то, что ни полковник, ни я не ужинали.

— Вам нечего мне сказать? Вы уверены?

Неяркий свет лампы с зеленым абажуром, стоявшей на столе, приглашал к покою откровений. Но ставни забыли закрыть. За высокими окнами открывалась теплая ночь. Я чувствовал близкую свободу. Я не сдавался.

Полковник вернул мне ключ:

— Можете идти. Никаких доказательств не найдено. Но мое мнение от этого не изменилось. Вор — вы.

Я не ответил, поднялся, словно с сожалением. Полковник задержал меня на пороге:

— Я хотел не погубить вас, а помочь. Один вы с этим не справитесь.

Он снял свою фуражку с вешалки, вышел вслед за мной. Но я шел быстрее его. Я был свободен.

Клэр ждала меня в моей комнате.

— Как ты поздно!

Я взял ее за руку, увлек к тому самому месту, где спрятал под плитками наркотики:

— Я хочу поцеловать тебя здесь.

— Что это с тобой?

— Ничего. Я хочу поцеловать тебя здесь, потому что «там, где мое сокровище, пребудет и мое сердце», гласит Евангелие.

Я смеялся. Клэр смотрела на меня удивленно.

— Пошли, — сказал я ей. — Сегодня вечером будем ужинать в городе.

До сих пор мой недуг держал меня за горло, он принуждал меня хитрить, подличать. Теперь я мог идти посередине улицы. Я был свободен. Еще немного, и я бы загордился.

Пусть другие выписывают подложные рецепты, совершают мелкие смехотворные кражи, врут о мнимой срочности, пускаются на тысячу и одну уловку морфиниста.

Я человек, «у которого было», — было чем колоться, разумеется.

Несколько дней я притворялся, будто верю, что травлю себя из снобизма, от праздности, что принимать наркотики — это хороший тон, если только соблюдать манеры. Я манерничал, напускал на себя тон выскочки. Иногда я кололся, брюзжа: «Ну вот! Опять укол! Как надоело».

Я ничем не рисковал в этой игре. Удовольствие было мне гарантировано. Оно продлится еще многие дни. Так я подменял правду, пугавшую меня своей карикатурой.

В то же время я снова стал общительным, даже обходительным и скорым на восторги. Мы с Клэр встречались каждый вечер. Мы шли в казино или в дорогие рестораны, чаще всего в один, этакую таверну в погребке, где ужинали при свечах. Мне нравилось это место.

Клэр сидит напротив меня. Между нами маленькие огоньки свечей. Я чувствовал себя счастливым.

Как для того, чтобы укрыть святые мощи толщиной в палец, строят собор с тремя нефами и двумя колокольнями, так и мне, чтобы приютить свою радость, требовалась комфортная обстановка. Клэр, свечи на столе, белая скатерть, — все это было вторично. Главным, запрятанным в тайники моей крови, было маленькое пламя удовольствия, поддерживаемое наркотиком. Я оберегал его, беспрестанно его подпитывал.

Клэр напротив меня сидела молча.

— Так ты не хочешь выйти за меня?

— Пока нет. Время еще не пришло.

Этот отказ Клэр, непонятный отказ, порой меня тревожил. Он задувал мою радость. А вдруг я больше не буду счастлив! Мне казалось, что моя радость гаснет. Я прислушивался к своему телу; проверял уровень наркотика; пополнял его; снова выплывал на ровную поверхность.

Такое дорогостоящее счастье заслуживало моего безраздельного внимания. Из страха принуждения я предупреждал все свои капризы. Я не мог ни секунды посидеть на одном месте. Клэр удивлялась, брала меня за руку.

— Как ты взвинчен! Тебя словно лихорадит.

Она направляла на меня свой спокойный взгляд.

— Тебе надо отдохнуть, больше спать.

Ах! Какой там отдых! Словно в самые прекрасные дни медового месяца, я не чувствовал усталости. Я стал неуязвимым.

Это продолжалось недели две.

Однажды утром, пока Клэр, оставшаяся на ночь у меня, варила кофе на кухне, я захотел взять шприц для первого укола. Капля, оставшаяся в нем со вчерашнего вечера, пенясь, вытекла из иглы. Я почувствовал такое сильное отвращение, что меня вырвало.

Я снова лег, внезапно лишившись сил. Полгода бегания за наркотиками давили на сердце, душили меня. Ко мне вернулись воспоминания о бесполезных вылазках, бесконечных бдениях, причем как-то сразу, словно все шаги, которые я сделал за полгода, соединились и вытянулись по одной дороге, конца-краю которой не было видно.

Я закрыл глаза, заткнул уши. Я больше не хотел ни видеть, ни слышать. Мое тело стонало, просило пощады.

Вошла Клэр с кофе на подносе. Я хотел отвернуться; на меня снова накатила тошнота; я даже не успел встать, как меня вырвало.