Джек Керуак - Ангелы Опустошения

– Ça va? La vie? [183]– Очевидно бывшие любовники.

– Qui. Comme ci comme çа . [184]

И она бросает ему такую вялую улыбку которая стоит больше чем все ее нагое тело, по-настоящему философскую улыбку, ленивую и амурную и готовую ко всему, даже к дождливым дням или шляпкам на Набережной, ренуаровская женщина которой больше нечего делать кроме как зайти навестить своего старого возлюбленного и поддеть его расспросами о жизни. Такую можно увидеть даже в Ошкоше, однако, или в Лесистых Холмах, но что за походка, что за ленивая грация как будто любовник преследовал ее на велосипеде от самого депо а ей и дела не было. Песни Эдит Пиаф выражают такой тип парижанки, целые дни за ласканием волос, на самом деле скука, кончающаяся внезапными ссорами из-за денег на шубку которые взлетают из окна так громко что даже печальная старая «Сюртэ» в конце концов приходит пожать плечами по поводу трагедии и красоты, зная все время что это ни трагично ни прекрасно а просто скука в Париже и любовь потому что больше нечем заняться, в самом деле – Парижские любовники смахивают пот и разламывают длинные булки в миллионе миль от Гёттердаммерунга за Марной [185](я полагаю) (никогда так и не встретившись с Марлен Дитрих на Берлинской Улице) —

Я приезжаю в Лондон вечером. Вокзал Виктория, и сразу же иду в бар под названием «Шекспир». Но с таким же успехом я мог бы зайти к «Шраффту» – белые скатерти, тихонько позвякивающие бармены, дубовые панели среди плакатов Крепкого Портера, официанты в смокингах, тьфу. Я вылетаю оттуда как можно скорее и иду слоняться по ночным улицам Лондона с этим мешком по-прежнему у меня за плечами а бобби наблюдают за тем как я прохожу с этой странной неподвижной ухмылочкой которую я так хорошо помню, и она говорит: «Вот он, под самым носом, Джек-потрошитель вернулся на место своих преступлений. Пригляди-ка тут за ним пока я звякну Инспектору».

Может их тоже едва ли можно винить потому что пока я гулял сквозь туманы Челси в поисках чипсов с рыбой один бобби шел в полуквартале впереди, лишь смутно я мог различить его спину и высокую каскетку, и содрогающийся стих пришел мне на ум: «Кто задушит бобби в тумане?» (уж и не знаю почему, лишь потому что стоял туман и его спина повернута была ко мне и ботинки мои безмолвные пустынные башмаки на мягкой подошве как у разбойников) – А на границе, то есть на таможне Английского Канала (Ньюхейвен), они все оделяли меня странными взглядами как будто меня знали и поскольку у меня в кармане было всего пятнадцать шиллингов (2 доллара) они чуть было не запретили мне въезжать в Англию вообще, уступив лишь когда я предъявил им доказательства что я американский писатель. Даже тогда, однако, бобики стояли наблюдая за мной с той слабой злобной полуулыбкой, мудро потирая челюстями, даже кивая, будто хотели сказать «Таких мы уже видали» хотя если б я был с Джоном Бэнксом меня бы давно засадили в кутузку.

Из Челси я повлек свой горестный мешок по всему центру Лондона в туманной ночи, закончив изможденным на Флит-стрит где ей-богу видел старого 55-летнего Жюльена из «Таймс» и он покручивал ус совсем как Жюльен (который шотландского происхождения), спеша на мелькающих ногах газетчика в ближайший паб, «Король Луд», пениться на пива́ из бочек Британии – Под уличным фонарем прямо там где прогуливались Джонсон и Босуэлл, вот идет он, в твидовом костюме, «типа всезна-айка» и прочее, смущенный новостями Эдинбурга, Фолклендов и Лайра.

Мне удалось занять пять фунтов у своего английского агента у него дома и я поспешил через Сохо (Субботней Полночью) ища себе комнату. Пока я стоял перед магазином пластинок разглядывая конверт альбома с большой добродушной физиономией американского хипстера Джерри Маллигана кучка стиляг выплеснувшись с тысячами других из ночных клубов Сохо подканала ко мне, как заджинсованные марокканские хипстеры но все прекрасно одетые однако в жилетках и отглаженных брючках и в сияющих ботинках, со словами:

– Скажи-к, ты знаешь Джерри Маллигана?

Как они засекли меня в этом рванье и с рюкзаком я никогда не пойму. Сохо это Гринич-Виллидж Лондона полный печальных греческих и итальянских ресторанчиков с клетчатыми скатертями при свечах и джазовых притончиков, ночных клубов, стриптизных точек и тому подобного, с десятками блондинок и брюнеток крейсирующих ради денег: «Пассушай, дорогуша» но ни одна на меня даже не взглянула поскольку я был так ужасно одет. (Я приехал в Европу в лохмотьях рассчитывая ночевать в стогах с хлебом и вином, а тут нигде никаких стогов.) «Стиляги» суть английский эквивалент наших хипстеров и абсолютно ничего общего не имеют с «Рассерженными Молодыми Людьми» [186]которые вовсе никакие не уличные типы покручивающие на углах ключами на цепочках а интеллектуальные джентльмены среднего класса с университетским образованием большинство их изнежено, а когда не изнежено, то политично и никак не артистично. Стиляги же пижоны перекрестков (вроде нашей собственной породы особо влатанных или по меньшей мере «резких» хипстеров в пиджаках без лацканов или в мягких голливудско-лас-вегасских спортивных рубашках). Стиляги пока еще не начали писать или по крайней мере публиковаться а когда начнут заставят Рассерженных Молодых Людей выглядеть академическими позерами. Обычная бородатая богема тоже шляется по Сохо но они были тут задолго до Доусона [187]или де Квинси.