Элисон Уэйр - Плененная королева

– Мессир Бернарт, расскажите нам о себе, – попросила она, показывая слабой рукой на собравшихся придворных.

Молодой человек поедал герцогиню глазами, смотрел, не скрывая восхищения.

– Мадам, все мое состояние в моих песнях, а не в рождении. Я всего лишь сын судомойки с кухни виконта де Вентадорна из Лимузена.

– Я знаю этого виконта, – улыбнулась Алиенора. – Он и его семья всегда были покровителями трубадуров вроде вас.

– Это верно, мадам, – подтвердил Бернарт и, как заметила Алиенора, отвел глаза в сторону. – Виконт был настолько добр, что признал во мне талант и сам учил меня писать стихи и песни.

– Значит, вы многим обязаны ему, – сказала Алиенора под согласный шепоток придворных. И опять глаза молодого трубадура, как ей показалось, слегка забегали. – Но скажите мне, мессир, почему вы оставили замок маркиза? Вы хотите обрести бульшую славу в мире?

– Да, – ответил Бернарт де Вентадорн, избегая встречаться с ней взглядом.

Алиенора видела, что он лжет. Конечно, это ее не касалось, но все же было любопытно, почему молодой человек оставил службу у доброго хозяина.

Юноша снова посмотрел на герцогиню жадными зелеными глазами.

– Тогда давайте узнаем меру вашего таланта, – предложила Алиенора. – Сыграйте нам.

Трубадур достал свою виеллу [21]и спел забавную сирвенту [22], сатиру на прожорливых монахов, которая развеселила Алиенору и ее двор.

Поаплодировав, Алиенора сказала:

– Вы знаете какие-нибудь песни короля Артура и королевы Гиневры?

– Увы, моя госпожа, не знаю. Хотя я и читал истории Гальфрида Монмутского [23]. Но я помню кое-какие строки древнего поэта Овидия. Они могут вам понравиться. Это из его поэмы «Ars Amatoria» – «Искусство любви». – В глазах юноши засверкали озорные искорки. – Вы, вероятно, не поймете, насколько они откровенны…

– Я знаю латынь, – с мягким упреком ответила Алиенора. – Но прошу вас. Мы все хотим услышать вашу непристойную песню!

Трубадур, покраснев, положил виеллу и вытащил из мешка ситар [24]. Он начал бренчать вступление, а потом, улыбаясь, пропел сочным голосом.

Певец пропел последние слова, глядя на Алиенору. Намек был вполне понятен.

– Вы храбры, мессир! – укоризненно посмотрела на него герцогиня.

– Вам не понравились стихи Овидия, мадам?

– Понравились. – Она понимала, что он флиртует с ней на общепринятый куртуазный манер: такие игры стали обычными в этой стране трубадуров.

Низкорожденный шевалье или поэт мог адресовать пылкие слова высокорожденной даме, а та могла принимать – или даже поощрять – его восторги, не рискуя при этом запятнать свою репутацию. Но дальше слов такие отношения заходили редко.

В Париже, когда Алиенора попыталась закрепить этот обычай и там, Людовик и его клирики встали на дыбы: они обрушились на эту игру галантной любви как на предлог для блуда. Но Алиенора выросла в терпимой культуре юга и прекрасно знала, что в Аквитании подобное считалось всего лишь изощренной и приятной формой времяпрепровождения. Она и не помышляла о том, чтобы всерьез принимать лесть трубадуров, часто появлявшихся при дворе, ведь все понимали: это часть изощренной и щекочущей нервы игры.

Дамы Алиеноры просили продолжения.

– Мне понравился этот мастер Овидий, – заявила легкомысленная Файдида Тулузская.

– А я слышала, что многие не одобряют его стихи, – сказала прекрасная Торкери де Буйон.

– Тем они занятнее! – хихикнула пухленькая, как куропатка, мадам де Руси.

– Так что, мессир Бернарт, вы можете спеть нам другие стихи Овидия?

– С удовольствием, мадам! – с воодушевлением ответил трубадур и снова взял ситар. Он запел, и в его глазах опять заиграли озорные искорки.

Голос трубадура смолк вместе с бренчанием ситара, и он снова взглянул на Алиенору. Она почувствовала, как румянец прихлынул к щекам при звуках этой непристойной песни, которая так живо вызвала в ее памяти страстные ночи с Генри. Пытаясь смирить усиливающуюся боль в лоне, герцогиня присоединилась к аплодисментам. Щечки ее дам тоже порозовели от возбуждения.