Валерий Залотуха - Свечка. Том 2

– И садится на электрический стул, – найдя, наконец, в себе силы говорить, проговорил ты.

Космачев резко остановился и посмотрел на тебя внимательно и удивленно.

– Ну наконец-то заговорили! А то все молчите и молчите… А насчет электрического стула – во-первых, он не во всех штатах, а во-вторых, в Европе смертная казнь вообще отменена, но я сейчас не об этом, а о том, что обидно будет, если люди не узнают…

– Зачем вам нужно, чтобы это знали? – спросил ты, глядя на него прямо и неотрывно.

Космачев остановился задумавшись, видимо этот вопрос ему в голову не приходил.

– Хочется, – пожав плечами, сказал он и замер, прислушиваясь.

донеслось с улицы.

– Аллилуйя! Аллилуйя! Алли-лу-у-йя! – громко и красиво подпел Космачев и, посмотрев на тебя приветливо и победно, продолжил говорить, исповедальненькое свое меняя на свое же проповедненькое:

– А вы небось страдаете здесь, что в церковь не можете зайти? «Ближе, чем на сорок метров, не подходить!» Или считаете, что церковь это одно, а бог другое, как многие из вашего книжного сословия считают? А я вам так скажу: «Без бога не было бы церкви, а без церкви бога». Уж вы поверьте мне, я с самого детства и его и ее убиваю… Знаете как? Забегу в храм во время причастия да и причащусь без очереди! Просто так, чтобы в своей правоте убедиться: убил, убил! А потом выйду на улицу и выплюну. Но это редко бывает, литургия утром, а я сова – спать хочется, а вот свечечку люблю, забежав, поставить… Как фитилек у динамита запалить и уйти… «Я здесь, а Ты где? Убил Тебя, убил!» Ну, как вам, понятно, все теперь понятно? Что же вы молчите? Язык проглотили? Эх, вы… А знаете что? В подтверждение своих слов, для закрепления вами пройденного материала я пойду сейчас в церковь и свечку там поставлю! Не пустят, думаете, обиженных не пускают? Так я не обиженный, я, ха-ха, обидчик! Обидел и продолжаю обижать. Как вам моя идея? А?

Говоря это, Космачев торопливо подошел к двери, снял с вешалки один из двух висевших там бушлатов, торопливо его надел и тут же обнаружил, что бушлат не его, но снимать не стал.

– «Золоторотов», – уткнувшись подбородком в грудь, прочитал он надпись на фанерной бирке и засмеялся довольно. – Так даже лучше… Мы его обманем! Прочитает и подумает, что это вы. Аминь, аминь…

Космачев глянул вдруг из-за плеча с бешеной ненавистью и, уходя, так сильно хлопнул дверью, что дрогнули барачные стены и жалобно задребезжало ведро с лежащей на нем шваброй.

В полной тишине и одиночестве ты сидел долго и неподвижно, и вдруг, как тогда в общей со Слепецким, тебя охватило бешенство – к самому себе за собственное бессилие, – ты вскочил, схватил швабру и, размахнувшись, ударил ею по космачевской шконке, швабра переломилась посредине наискосок, с образовавшимся острием на конце.

Это было уже оружие, и теперь ты точно знал, что убьешь Космачева, как только он вернется.

…В тамбуре загремели торопливые шаги. Ты напрягся, сжал в руках орудие убийства. Голос зазвучал сразу за шагами. Это был Шиш. Он кричал – испуганно и возбужденно.

– Ихний Игорек нашего Золоторотова убил!

Увидев тебя, он запнулся и чуть не упал…

…Освободили внезапно. Пришли: «Собирайся, свободен», потом Хозяин, икона…

Вообще-то, если бы не маленький человек по фамилии Лютиков, который вел свое собственное расследование, Золоторотов и сейчас, наверное, сидел бы, ведь тот, кто совершил приписываемые ему злодеяния, был мертв, а те, кто сажал Золоторотова, – живы и, как мы знаем, в полном ажуре. Убив Лютикова, маньяк Космачев сжег его записки, но, оказывается, тот писал под копирку. Копия обнаружилась не сразу и не сразу оказалась на столе Юлия Кульмана, который не стал их публиковать, позвонил Копенкину, и тот по своим каналам дал ход… Не знаю даже, зачем это ему было нужно. Может, во искупление прежних грехов? Нет, воистину, пока человек жив, в отношении его никак нельзя ставить точку, человек всегда многоточие…

Хотя Копенкин, большой начальник в прошлом и настоящем, меня совершенно не интересует, а вот Лютиков…

Думая о нем, я еще больше утверждаюсь в мысли, что не видимые герои – великаны придают общему человеческому движению должное законное направление, но – невидимые, неизвестные, маленькие…

К слову, в памятную пасхальную первомайскую ночь наше повторное знакомство с Золоторотовым состоялось тоже благодаря Лютикову – Евгений Алексеевич приезжал к его вдове и ребенку, привозил в рюкзаке лесные гостинцы – сушеные белые, соленые рыжики, варенье из дикой малины.