Дибаш Каинчин - У родного очага

— Просто так хожу, — отвечает Сорпо баском, степенно, как взрослый мужчина.

— В чайнике чай. Согрей себе.

— Не хочется. Сыт и пить не хочу — на свадьбе чаю напился. Не засну теперь.

— Почему не заснешь, Сорпо?

— Да говорю же — сыт. Когда сыт, никогда не сплю. А если хочется есть, лягу — и сразу засыпаю, могу спать долго-долго. Уснуть бы до самого начала сенокоса.

— Сенокос скоро. А ты все-таки согрей чай, хоть и сыт. Почаевничаем. Да и талкан у меня есть…

Сорпо одиннадцать, а может быть, даже десять лет — никто точно не знает. Он круглый сирота. Родителей не помнит. Никто не знает — откуда ваялся Сорпо, чей он. Таких, как он, бездомных сирот в селе насчитывалось человек десять. Гражданская прошла, то красные, то белые, то бандиты появлялись, людей то в коммуну сгоняли, то в ТОЖ [6] ТОЖ — товарищество по совместному ведению животноводства. , то в колхоз, то опять разгоняли — народ перемешался как тесто. От этих перекочевок люди теряли не только друг друга, но и детей. Возможно, что сироты, жившие в селе, имели недалеко родителей, а те знали, где находятся их дети. Знали, но молчали. Время трудное, многодетную семью не прокормить, не одеть. Знали, что село сообща подкармливает сирот зимой, а летом кормят их горы и леса. Потом в городе открылся детдом. Увезли сирот туда, чтобы Советская власть накормила, обула, выучила их, сделала настоящими людьми. Некоторые ребята помнили свои фамилии, остальным, кто забыл, дали новую, общую — Алтайский. Сорпо перезимовал в том детдоме, а весной по первым проталинам убежал из него в село. «Сорпо, зачем ты убежал от бесплатной пищи и одежды?» — спрашивали люди. «Не нравится мне там жизнь, — отвечал Сорпо. — Бывало, как вспомню поле за селом, где ставил капканы на сусликов, так и хочется убежать… Вот и решился. Ох, и вырос я на дармовых харчах за зиму! Теперь могу работать, прокормлю себя сам».

Байюрек и Сорпо большие друзья. Придет к нему домой Сорпо, и Байюрек уже не знает покоя — обогреть, накормить надо парня. Делает он это всегда с радостью, кажется ему, что Сорпо — брат его родной Кебелек. Очень подходило брату это имя — бабочка, был он тоненький, легкий, глаза большие и кроткие, такие же, как у Сорпо… В тот жуткий, незабываемый 1919-й братишке было столько же лет, сколько сейчас Сорпо. На их летнее кочевье (три юрты) наткнулись незнакомые всадники. Кто они были, Байюрек не знает до сих пор. Не узнал этого тогда и отец Байюрека — старый Чокондой. Прискакали. Был среди них один алтаец, тот приказал заколоть барана, достать араки, сам же пошел привязывать в лощине лошадей. Все было исполнено тотчас. Приезжие наелись, напились, легли спать в тень. Только двое — тот алтаец и один русский — не спали. Кебелек, тоже наевшись, сидел возле них, от нечего делать ковыряя палочкой землю. Русский указал на лошадей и что-то сказал мальчику.

— Смотри, гнедой запутался в аркане. Иди развяжи, — перевел, улыбаясь, алтаец.

— Беги, беги, сынок, освободи, — сказал отец, вешая на юрту баранью шкуру повыше, чтобы не разодрали собаки.

Кебелек вскочил и пустился вниз, только пятки засверкали. Бегал он очень хорошо, а тут ведь гости попросили — полетел как птица. Видит Байюрек — прыгает его брат по кочкам, будто бабочка порхает. И тут… раздался выстрел, Кебелек, как подкошенный, упал в траву. Байюрек бросился на стрелявшего… что было дальше, не помнит. Когда очнулся, отец в луже крови лежал рядом, баранов не было, лошадей ни своих, ни чужих не было, гостей тоже…

— Ну, Сорпо, что нового слышал, что хорошего видел? Садись, рассказывай.

— Два дня назад рассказывал вам все новости. С тех пор ничего не случилось… Ходил в соседний колхоз.

— Ну, а там что?

— Не было времени новостями заниматься. Залез на скотный двор и целый день просидел на крыше, рисовал на кусках лиственничной коры, они прочные, гладкие, хорошо на них рисовать, и лошади у них сытые, красивые — ох и лошади! Много лошадей нарисовал…

Сорпо очень любил рисовать. Особенно лошадей. Попадется клочок бумаги, сразу же принимается его разрисовывать. Но достать бумагу и карандаши почти невозможно, взрослые и то днем с огнем их ищут. Однажды Сорпо вошел в контору и видит — на столе бумага, забрал ее и начал рисовать. Сарбан тогда под давлением Йугуша чуть в тюрьму не засадил бухгалтера за то, что тот не сдал годовой отчет. Хорошо, что Сорпо любил показывать свои рисунки, — отчет нашелся, а художника Сарбан двое суток продержал в сарае.

Байюрек встает, берет с полки две пиалы. Насыпает в них талкан, заливает кипятком.