Дибаш Каинчин - У родного очага

Не слыша предостерегающих слов Федосьи, Учар с ходу бросается в реку. Как хорошо! Катунь обжигает его, хлещет его по щекам упругими волнами, встряхивает, начинает мять его тело, но Учар сильнее реки. Он молод, здоров, уверен в себе и потому легко переплывает Катунь. Но разуверься он в себе — и конец, судорога сведет руки и ноги. Правда, на этот случай у него всегда при себе булавка, но что она по сравнению с уверенностью.

С каким вдохновением он плыл! В мыслях вытягивал свое тело тоньше иглы. Пружинил, отталкивался, натягивался, как тетива лука. А если вспыхнут впереди белые-белые буруны, набирал полную грудь воздуха и нырял поглубже. Там, как ему казалось, течение послабее. Иногда откроет глаза в глубине и видит: толщу воды пронизывает цветная радуга, камни переливаются в золотых спицах солнца, и золотистые рыбы стоят спокойно на дне, едва шевеля плавниками. Здесь, в глубине, так заметны несущиеся струи воды, ее завихрения, тугие жгуты и перепады. В спокойных местах можно лечь на спину и отдышаться. Но не дай бог попасть в водоворот, где река всем телом ударяется об скалу и, оглушенная, начинает закручиваться, ища выхода.

И вот Учар, дрожа от холода, выползает на берег, едва ощущая себя, и зарывается в горячий песок. Лежит себе, греется, блаженствует. А Федосья на том берегу, мелькая цветастым сарафаном, мечется, будто наседка, птенцы которой — о, ужас! — утиной стайкой заскользили по воде. Федосья кричит что-то ему, и Учар, не в силах удержаться, вскочит на ноги и закричит во все горло:

— Федо-о-сья-а-а! Я люблю тебя-я-а! Федось-я-я-а-а!

Крик его не долетает до того берега, река уносит его вниз, растворяет в своем гуле. Иначе Учар не осмеливался бы произносить, да еще так громко самые святые для него, сокровенные слова, которые жили в самом потаенном уголке сердца.

И тут повлажнеют у него глаза, грудь заноет от сладкой тревоги, и он снова бросится в Катунь, плывя теперь уже назад, к Федосье. Плывя, он видит перед собой лишь воду, гребни волн, но иногда сошедшиеся под ним, противоборствующие волны вскинут его вверх, и он увидит Федосью, которая стоит у самой кромки берега и, не отрываясь, глядит, как он плывет к ней.

Но когда Учар выходит на берег, Федосья обиженно надувает губы и отворачивается от него.

— Федосья, ты что мне кричала? — спросил Учар, подпрыгивая на одной ноге и похлопывая ухо, чтобы вышла вода.

— А ты не расслышал?

— Нет.

— Ну, раз не расслышал, то и не надо. А о чем ты кричал?

Он смущается.

— Не скажу. Так можно кричать, когда ты далеко.

— И я тогда не скажу…

Однажды, когда Учар, переплыви Катунь туда и обратно, вылез на берег, увидел, что у костра сидит Каллистрат. Долго его не было — возился с лодкой, делал новую и занимался пчелами. Хмуро посмотрел на Учара чуть косящими карими глазами, пошевелил мохнатыми бровями и проговорил медленно, задумчиво.

— Косили хорошо, ладно косили… Но вот если еще раз увижу тебя там, — показал плеткой-камчой на Катунь, — то парень… не обессудь… накажу. Эта река много душ сгубила.

После этого Учар, бывало, поплещется возле берега — и все. Боялся ослушаться Каллистрата. Учару и сейчас бы не поздоровилось, узнай Каллистрат, на что он решается…

Белая лошадь фыркнула и ткнулась губами в плечо хозяина. Затревожилась она, закрутила головой, видимо, волнение Учара передалось и ей. Лошади тоже надо собираться с силами перед решающей минутой. Учар потрепал лошадь за холку, вскочил на нее и направил к реке. И она послушно вошла в воду, закусывая удила, заскользила копытами по камням. Вот ноги ее перестали доставать дно, и Учар соскользнул со спины лошади. Он даже не почувствовал холода воды, мысли его были о другом.

«Лошадь, сын мой, никогда не утонет, — вспомнились слова отца, — лишь бы в уши ей не попала вода. Если попадет хотя бы капля, считай — пропало». Это же говорил и Каллистрат.

Учар плыл, держа чумбур накоротке, почти касаясь крупа лошади. Так ему было легче, потому что круп заслонял его от течения. Но таким образом можно было угодить под копыта. И он, отпустив чумбур подлиннее, пропустил лошадь вперед, выгребая руками изо всех сил, чтобы чумбур сильно не натягивался. Однако, как ни старался, животное плыло быстрее, тянуло его за собою. Самое лучшее и для него и для лошади было бы держаться за хвост. Но хвост далеко впереди, до него не дотянуться.

Темно ночью на реке, страшно. Не видать ни берега, ни гор, ни неба. Только иногда впереди вспыхнет гребень волны, будто освещенный нутряным светом, и тотчас погаснет. Уже голова закружилась без привычных ориентиров. Учар стал терять уверенность, что плывет туда, куда надо. Но он подстегнул себя мыслью, что лошадь не должна заблудиться, она стремится к дому. Вот только бы чумбур не упустить.