Марина Королева - Верещагин (Кончерто гроссо)

– Послушай, ты ни в чем перед ним не виноват, – она как будто угадала мою мысль.

– А, брось. Конечно, виноват, и перед ним, и перед тобой. А перед ним мы вообще оба виноваты.

– Как можно быть виноватым в любви?

Я поморщился. Это было как из пьесы.

– Что он тебе сказал? Про меня – что?

– Сказал, что тебя убить мало.

Да, я так и знал.

– Ты не спрашиваешь, Профессор, каково было мне.

– Ты, – я опять подыскивал слова, – ты еще найдешь свое счастье, ты молода, умна, талантлива, – тут я поймал ее странный взгляд, – а от таких ударов, как этот, у него, оправляются долго. Иногда совсем не оправляются.

Она потерла рукой лоб.

– Да… а как же ты раньше… Знаешь, голова у меня разболелась, еще на работе. Надо было принять таблетку, но я думала, пройдет.

– Родной мой, – я заторопился, – пойдем, я поймаю такси, отвезу тебя домой.

Стыдно сознаться, я даже радовался тому, что можно не продолжать разговор.

– Нет, – она сказала это совсем уже спокойно, – давай пройдемся до метро, на воздухе лучше, чем в машине.

– И прости меня, бога ради. Да, я боюсь, я и не скрываю. Но кто бы и не боялся в моей ситуации? Не надо было говорить, ах, не надо! В конце концов, даже если уходишь от мужа, не обязательно говорить ему, из-за кого ты это делаешь, правда?

– Да, да, – сказала она торопливо, как будто с досадой. – Пойдем, пора, а то мигрень моя разыграется, а с ней лучше не шутить. Если привяжется, то на несколько дней.

Пока шли к метро, говорил, кажется, я один. Это было понятно: она же сказала, что у нее разболелась голова. Помню, рассказал ей про приход милиции, про убитого антиквара, про странное совпадение фамилий, которое не могло быть совпадением. Она вскинула на меня глаза – в них удивление смешалось с застывшей болью. Мигрень, да. Она по-прежнему время от времени потирала рукой лоб.

Мы расстались, не доезжая до ее станции, она так захотела.

– Не провожай дальше, – сказала она, – мне сейчас лучше помолчать.

Я видел это и не возражал:

– Не болей, родной мой.

– Я постараюсь, – она даже улыбнулась мне, но явно с трудом.

Я только еще попросил у нее телефон – как иначе я мог ее найти? Она подумала секунду, потом все-таки написала телефон на бумажке:

– Это на работу. Только я там не одна, долго разговаривать точно не смогу.

Я не спросил, почему она не хочет оставить мне телефон родителей. Я и сам не стал бы туда звонить. Хотел поцеловать ее, но она мягко отстранилась, просто пожала мне руку мимоходом.

– Пока, Профессор. Всякий раз, как я терял ее из виду, сердце сжималось. Наверное, так бывает, когда перед смертью в последний раз закрываешь глаза – а в окно бьет солнечный луч. Глупости, сказал я себе, я вовсе не собираюсь ее терять. Когда я вернулся домой, жена говорила с кем-то по телефону – я видел ее с трубкой, когда проходил по коридору к себе. Но мне она ничего не сказала, просто помахала рукой: я сейчас.

– Звонила твоя тетка, – сказала жена, когда я вышел на кухню. – Тебе привет.

Я специально отвернулся, как будто пошел за чайником, за эти несколько секунд, как я надеялся, мне удастся нейтрализовать выражение лица.

– Ты неважно выглядишь, – сказала жена.

– Устал. Так что тетка?

– Растерянная. Молодые ее разводятся.

– О, вот как. Ну что ж.

– Но она толком ничего не знает, говорит, что все это как-то неожиданно.

Жена остановила взгляд на мне. Или показалось? Мы немного помолчали.

– Жалко. Хорошая девочка, – сказала наконец жена.

– Ты о ком?

– Об этой девочке, жене твоего брата, – она снова посмотрела на меня чуть пристальнее, чем обычно.

– А.

– Впрочем, на работе у меня сейчас какая-то эпидемия разводов, – вздохнула жена, – воздух, что ли, действует так. Все вокруг рушится, все прежнее, что устоялось, – и людей швыряет, как ветром. Вот наш старший редактор…

Я не хотел слушать дальше, сказал, что часок посплю, а потом засяду за работу. В общем, так оно и было, мне пора было сдавать киношный заказ – несмотря на танки и митинги, «Мосфильм» пока исправно ковал свою продукцию, и теперь я тормозил их. Терпеть не могу, когда меня ждут, так что заканчивать надо было срочно. Это вызывало у меня скуку, зевоту, но я знал, что стоит мне сесть за инструмент, и это пройдет. Надо было просто втянуться. Удивительно, но сейчас меня это даже радовало – то, что заказ займет все мое время. Меньше времени на мысли и страхи.

Я ушел к себе. Спать я, конечно, не мог. Страхи никуда не делись, наоборот, они разрастались, расползались по комнате, опутывали ее, как паутина. Господи, что же я теперь, каждого звонка буду бояться – телефонного, в дверь? И на улицу буду бояться выходить? «Он сказал, что тебя убить мало». Конечно, это может быть просто фигура речи, ярость, вспышка (я помнил себя в той дачной истории). А если нет?