Сын Ок Ким - Сеул, зима 1964 года

Я закрыл глаза. У меня в ушах, будто далёкие раскаты грома, гулко отозвалось Юнино «Хорошо, передай, что я обязательно приду туда». Всё! Всё закончилось очень легко. По дороге домой я замедлил шаги перед домом Миён. На серых воротах по-прежнему висел пожелтевший обрывок бумаги. Мимо него пробежал паучок и резво пополз вверх. Я попробовал толкнуть ворота — не отворились. Видно, были заперты изнутри. Когда ворота не открылись, ещё сильнее захотелось заглянуть за них. Я взобрался на невысокую глиняную изгородь. С верхушки, куда я вскарабкался, упали на землю несколько черепиц и разбились. Я, словно лошадь, оседлал изгородь и посмотрел во двор. Пустой заброшенный дом окутывала зеленоватая дымка. На прилегающем к дому крохотном пятачке земли откуда-то взялся кустик баклажана, и под увядшими листьями висели несколько сморщенных плодов жёлтого цвета. Они вконец пожухли и выглядели несъедобно. В окнах не было ни одного стекла, видно, их растащили. Моё сердце тихонько билось. Вдруг я вспомнил про то, что договорился с приятелем сбегать посмотреть на развалины больницы. Однако теперь уже и не стоит. Я подумал, что надо сходить в тот особняк, который служил штабом тыловой части. Обуглился, поди, донельзя, ведь даже утром он ещё полыхал. Я спрыгнул с изгороди в переулок.

1962, июнь

Кто только не снимает жильё в Сеуле, и у всех, похоже, свои обстоятельства… Если бы все квартиросъёмщики поведали о том, что они видели, слышали и чувствовали в своих обиталищах, то вышло бы немыслимое количество прелюбопытных и удивительных рассказов. И тот, что я привожу здесь, тоже может считаться одним из них. Хотя эта история, услышанная от одного молодого человека с взлохмаченной головой — мы с ним случайно разговорились, сидя на скамейке в каком-то парке — похоже, была малость приукрашена, и основная мысль противоречила выводу, но мне, всё же, показалось, что в ней есть, как бы это сказать, что-то символичное, поэтому-то я и пересказываю её здесь в том самом виде, в каком услышал.

Когда я открыл глаза, мой нос почти что упирался в стенку. Судя по всему, я спал, вплотную прижав к ней лицо. Она была выкрашена белой известью и выглядела слишком уж чистой. «А ведь моя комната совсем не такая!» — растерялся я. «Неужто заснул в чужом доме, или это тот самый случай, когда „упал, очнулся — и на тебе, я в больнице“», — подумал я.

И тут мне пришли в голову детские воспоминания: когда, загостившись у родных, приходилось у них и заночёвывать, я частенько, просыпаясь среди ночи, начинал пристально вглядываться в потолок, рисунок на котором смутно просматривался благодаря свету уличного фонаря, проникавшего в окно, и тогда до меня доходило, что это чужой дом. Лёжа на постели, я начинал выводить пальцами в воздухе узоры потолка в нашем доме, и от мыслей о родных, что спят под ним, я не мог уснуть, поэтому, как только рассветало, я тихонько выскальзывал и бежал к себе домой. Однако тогда это случалось ночью, а теперь день был в самом разгаре. То было в далёком прошлом, когда я был ребёнком, а сейчас пора юности. И к тому же, то происходило у меня на родине, которая уже вытеснилась из моего сознания, а здесь и сейчас — Сеул.

Я медленно повернул голову и взглянул на потолок. На нём не было никакого узора, просто коричневая фанера. Если что-то и было, так это едва различимый рисунок самого дерева, напоминающий круги на воде. Кроме того, потолок был очень высоким. Не то, что в моей комнате. У меня он был таким низким, что в положении стоя приходилось наклонять голову, и оклеен обоями в шестиугольниках, которые первоначально, скорей всего, были голубого цвета, но из-за подтёков дождевой воды пожелтели. Плюс ко всему, потолок в моей комнате совсем не такой ровный, как тот, который я вижу сейчас над собой — мой провис в середине и образовал параболу. Такой потолок встречается только в домах бедняцких кварталов. Да-да, моя комната находилась в трущобах Чхансиндона, недалеко от Тондэмуна [36] Тондэмун — восточные ворота старой крепостной стены, выстроенные в четырнадцатом веке, в эпоху Чосон. В настоящее время район, где стоят эти ворота, считается одним из самых масштабных рынков в Сеуле (наравне с рынком Намдэмун — южными воротами). . Даже если представить, что наша планета исчезла и появилась вновь, моя комната не могла быть такой чистой, как эта. Я поспешно повернул голову и взглянул на белую стену, уткнувшись в которую я спал. Если бы это была моя комната, то на обклеенной газетами стене точно должна была быть надпись, сделанная шариковой ручкой: «Все жители Чхансиндона — сукины дети!»