Сын Ок Ким - Сеул, зима 1964 года

1964, август

Утром я обнаружил, что в городке царит хаос после вчерашнего налёта партизан, которые скрывались в лесу. Пришедший домой отец возбуждённо сообщил нам с братом, что, слава богу, на рассвете партизаны отступили обратно в лес, а всё из-за того, что гарнизон, оставленный для охраны нашего городка, был оснащен не хуже прифронтовых частей и обладал достаточным количеством людей, однако город, всё же, подвергся серьёзным разрушениям.

Дом наш стоит на возвышенности, благодаря чему окружённый со всех сторон лесом наш небольшой городишко виден как на ладони. На центральных улицах до сих пор то там, то здесь виднелись объятые пламенем дома. А кое-где на выгоревших дотла площадках курился, будто туман, синий дым. Каждое утро, поднявшись с постели и выйдя во двор, я мог видеть, как там, внизу, в центре города, под лучами восходящего солнца стоит, отсвечивая золотом, словно какой-то ослепительный дворец, великолепная муниципальная больница, а сегодня утром от неё ничего не осталось — она превратилась в груду обгорелых развалин. К северу от больницы, там, где располагался штаб части, охраняющей город, всё ещё бушевало пламя, и было видно, как две пожарные машины борются с огнём. В нашем городке кроме этих двух машин других не было, вот и выходит, что все противопожарные силы были стянуты к горевшему штабу.

Штаб располагался в усадьбе, где раньше жил какой-то неслыханный богатей, она была просто огромной, но самое главное — там было много деревьев, поэтому издали усадьба напоминала густо заросший живописный парк.

В позапрошлом году, когда началась гражданская война, войска Севера, оккупировавшие эту территорию, использовали особняк как штаб-квартиру и оборудовали её соответственно, а после того, как их вытеснили, то охраняющая наш город часть устроила там свой штаб. А раньше, ещё до войны, в этом доме никто не жил, и он попросту пустовал, ветшая от времени, став для нас, детей, местом для игр. Дом был настолько просторным, что даже если бы в нём собралась вся городская детвора, то она могла бы запросто играть там безо всякого стеснения, к тому же в нём была куча всего интересного. Слепленные меж собой камни затейливой формы из пересохшего пруда образовывали небольшие гротики, в которых мне, маленькому, вполне можно было спрятаться. Было там и нагромождение надворных построек светло-серого цвета со множеством дверей; открываешь одну дверь, а за ней ещё одна, затем ещё и ещё — следующие одна за другой, они были украшены разнообразными штучками. А ещё там стоял высоченный каменный фонарь, напоминающий рослого европейца, свеча в нём не гасла даже на ветру. Однако больше всего мне запомнилась просторная спальня, пол в ней был застелен почти истлевшим татами. Нет, не сама спальня, а сумрачный подпол, что скрывался под крышкой в деревянном полу, обнаружить которую можно было, приподняв угол циновки у восточной стены спальни. О, где те времена, когда мы с замиранием сердца забирались в это подполье и сутки напролёт играли во всевозможные игры…

Когда я, умеющий рисовать лучше других, разрисовывал мелками оштукатуренную белую стенку в том подвале, а кто-то из ребят светил мне, держа огарок свечи, то остальные с восхищением и завистью в глазах следили за движениями моих рук и, глядя на мой рисунок, придумывали разные истории, без умолку болтая о том о сём. Они очень бережно относились к изображённому на стене, словно сами нарисовали, и даже, бывало, приводили ребят из соседнего посёлка, чтобы похвастаться. Среди ребят была одна девочка, которую я никогда не забуду. Та самая Миён, что частенько приносила мне в школу мелки и разрешала пользоваться своими карандашами и пеналом. Я точно не помню, но, кажется, это было, когда я учился в первом классе, так уж получилось, что в подвале остались только мы с Миён, и я неожиданно для себя вдруг изо всех сил прижал её к себе. Она испугалась — и давай реветь, я смутился и разжал руки, а Миён вдруг, протянула мне белый, именно белый мелок, который держала в руках, и попросила: «Нарисуй красивый цветок!» Тогда пришла моя очередь растеряться, ведь что можно нарисовать белым мелком на абсолютно белой стене…

Сейчас Миён, у которой были вечно красные щёки, нет. В позапрошлом году, когда началась война, они уехали далеко-далеко, аж в Японию, и до сих пор не вернулись. Дом Миён находится совсем недалеко от нашего дома, и сейчас он пустует, а на его воротах висит грязный обрывок бумаги с надписью «Продаётся».