Эрик-Эмманюэль Шмитт - Попугаи с площади Ареццо

Виктор, только что спустившийся бегом за почтой, понуро стоял на сумрачной площадке первого этажа, прислонившись к кафельной плитке и тяжело дыша. Руки его дрожали.

Его глаза еще раз пробежали по рукописным строчкам:

«Просто знай, что я тебя люблю. Подпись: ты угадаешь кто».

Никакое иное сообщение не могло причинить ему такого страдания. И не важно, кто автор этих слов, да, не важно: он не хочет их слышать.

Он был подавлен и знал, что не в силах сейчас вернуться в мансарду, где его ждали университетские товарищи. Ведь та или тот, кто написал записку, возможно, был сейчас там наверху…

Виктор в отчаянии помотал головой. «Почему меня никак не оставят в покое? Почему все всегда кончается именно так?»

Он решил пройтись, встряхнулся и под предлогом покупки булочек к чаю выглянул на улицу. Площадь была залита весенним солнцем.

— Здравствуйте, Виктор, — сказал Людо, куривший у подъезда.

Он пробормотал ответное приветствие и двинулся вперед.

— Здравствуйте, Виктор, — промурлыкала Ева из своего «рапида» цвета бычьей крови.

— Здравствуйте, Виктор! — крикнул Ипполит, когда Виктор пересекал облюбованную попугаями площадь.

— Здравствуйте, Виктор! — воскликнул Орион, расставляя орхидеи у себя на витрине.

Виктор ответил каждому из них неловким жестом. Все смотрели на него с симпатией: Виктора любили с первого взгляда все без исключения.

Он был воплощением идеального молодого человека, пленительного, но не сознающего своих чар, хорошо сложенного, но смущенного этим фактом, часто сутулившегося, чтобы не щеголять высоким ростом, вечно задрапированный несколькими слоями одежды. Обычно он двигался со спокойной кошачьей грацией, похожий на тигра, затерянного в городских джунглях, пока кто-то не обратится к нему: тогда он менялся, открывался, делался разговорчивым, радушно делился мыслями, задавал уместные вопросы и поддерживал беседу с видимым удовольствием.

Он обосновался на площади Ареццо год назад и был принят старожилами как манна небесная: красота зачастую воспринимается как высший дар. Оттенок его светлой лучезарной кожи, почти перламутровой, бледность которой подчеркивалась насыщенным каштановым цветом его шевелюры, казалось, был не далее как этим утром подобран божественным живописцем.

Будучи красивым, он был неподвластен карикатуре на свою красоту: если его грива и казалась романтической, у него не было ни романтической позы, ни эгоцентризма; если он и одевался со вкусом, то не намеренно, а лишь потому, что не мог иначе. Являя красоту, свойственную обоим полам — женственно-прекрасны были его глаза, рот, волосы и кисти рук, а нос, торс и бедра воплощали красоту мужчины, — он никак не подчеркивал эту двойственность, довольствуясь тем, что был ею наделен. Короче, Виктор нравился всем возрастам и обоим полам. Здесь следует уточнить понятие «нравился»: он вызывал не сексуальные желания, а скорее сильную симпатию и удовольствие от созерцания его гармоничного существа. В нем не было никакого самодовольства, напротив, он был сдержан, уязвим, тревожен; в нем угадывалась надломленность. Возможно, причиной был слух, пущенный одной злючкой и расползшийся по факультету, будто Виктор сирота; слух этот не был ни подтвержден, ни опровергнут.

Виктор в задумчивости добрел до булочной. Продавец — культурист-любитель в футболке, эффектно облегавшей накачанное тело, — при виде его нахмурился:

— Да, Виктор, чего ты хочешь?

— Кекс c изюмом, пожалуйста.

В глазах этого воинствующего спортсмена Виктор был поистине головоломкой: не обладая развитой мускулатурой, Виктор привлекал всех, в том числе и его самого. Он иногда воображал Виктора более широкоплечим, с более развитыми грудными мышцами, с рельефными ягодицами, но вынужден был признать, что это его не украсило бы, он стал бы обыкновенным, вернее, несуразным: он был несовместим с культом бицепсов.

Не догадываясь о внутренней дискуссии, вспыхнувшей в голове у продавца, Виктор вернулся на площадь Ареццо.

Пробежка пошла ему на пользу. Ему нечего беспокоиться. В этом послании не было никаких притязаний, что давало отсрочку. А позднее, если авторство установится, он найдет способ выкрутиться. Ведь до сих пор ему это удавалось.

Он нырнул в подъезд здания в стиле модерн и взобрался на самый верх; в мансардном коридоре раздавались громкие возгласы друзей; он перевел дыхание и открыл дверь.

— Долго же ты ходил за почтой!