Эрик-Эмманюэль Шмитт - Попугаи с площади Ареццо

Покупательница, измученная общением с Ксавьерой, наконец-то смогла купить цветы и уйти восвояси.

Орион, волосы у которого стояли дыбом вокруг лысины, подошел к жене:

— Ну как ты?

— Не знаю.

Он посмотрел на нее, несколько раз облизал губы, почесал в затылке и, глядя в сторону, воскликнул:

— Не понимаю, почему ты не говоришь мне об этом?

— О чем?

— Ты же беременна!

— Неправда. Откуда ты знаешь?

— Врач сказал мне это, когда ты упала в обморок в церкви.

Ксавьера вздохнула — ей хотелось, чтобы он думал, что она недовольна, хотя на самом деле это был вздох облегчения.

— Ладно, хорошо, я и правда беременна. И какое это имеет к тебе отношение?

Он вздрогнул, оглянулся вокруг, будто искал воображаемых свидетелей, которые подтвердили бы ему, что он не ослышался.

— Но ведь это же наш ребенок!

Она выпрямилась, задетая за живое:

— Чей это «наш»?

Ее переполнял гнев. Вот еще! Она только недавно стала считать этого ребенка своим, и он уже хочет его отнять!

— Кто тебе сказал, что он от тебя?

— Но мы с тобой вместе его сделали, Ксавьера, тогда, в машине.

— Я была в бессознательном состоянии.

— Это не меняет дела.

— А откуда тебе знать, что этот ребенок не от кого-то другого? Почему ты уверен, что у меня нет любовника?

Он вгляделся в нее, ласково улыбнулся:

— У тебя есть любовник, Ксавьера?

В этот момент она вспомнила Северину, нежность ее медовой кожи, ее гладкие плечи и шею, которая разрумянивалась, когда она покрывала ее поцелуями, — и Ксавьера упала в кресло и разрыдалась.

— Нет, у меня нету любовника, — с трудом проговорила она между рыданиями.

Он бросился ее утешать:

— Все это не важно, милая, совсем не важно.

Он долго баюкал ее, прижимая к груди, и она ему это позволила, потому что ей было спокойно и уютно вот так оплакивать Северину в его объятиях. Ей показалось, что теперь все наладится. «Да, он некрасивый и глупый, но зато он здесь, он всегда со мной», — растроганно, хоть и с неприязнью, думала она.

Он дал ей бумажный платочек. Она высморкалась.

Он стоял перед ней на коленях, внимательный, чуткий, и только и мечтал сделать что-то хорошее. Она смягчилась и воскликнула:

— А ты… ты хочешь стать отцом?

— Я не пригоден к этому, — объявил Орион, — однако мир чуть ли не весь состоит из таких никудышных отцов.

— Вот и я так думаю.

— А ты? Ты готова стать матерью?

Матерью — что, собственно, это значит? За этим словом стоит самоотречение, жертвенность, любовь. Все это не имеет к ней никакого отношения. По крайней мере, пока.

— Слушай, Орион, а почему бы и нет? Мне становится немного скучновато. Так что пора подумать о собаке или о ребенке.

— О, собака — это хорошо, — серьезнейшим тоном ответил Орион. — Я очень люблю собак. И собаки меня любят. Я всегда мечтал иметь собаку. С тех пор, как был маленьким. Чаще мечтал о собаке, чем о том, чтобы завести сына или дочь. Да уж, куда чаще. Вообще-то, я бы скорее выбрал собаку. А ты как считаешь?

— Но это будет ребенок, балбес, а не собака.

Орион расхохотался, и Ксавьера тоже, хотя она и пыталась держаться с ним построже.

Он исчез в комнате-холодильнике и вернулся с двумя бутылками шампанского:

— Отпразднуем! Это счастливое событие будет официально признано только с первым бокалом шампанского.

Ксавьера остановила его:

— Нет, Орион. Сперва я задам тебе один вопрос.

— Да.

— Скажи мне правду и ничего, кроме правды.

— Клянусь.

— Это ты посылал анонимные письма?

— Какие анонимные письма?

— Правду, Орион! Анонимные письма, которые мы все получили, все жители площади Ареццо, ну такие, на желтой бумаге, что-то вроде: «Просто знай, что я тебя люблю». И подпись: «Ты угадаешь кто».

— Как противно, а я-то и не получил такого!

— Хватит ломать комедию, Орион. Я спрашиваю, это ты?

Оторопевший Орион поднял руку, словно давал клятву в суде присяжных:

— Клянусь тебе, что нет.

— Что? Так это не ты?

— Ребенок — это от меня. А анонимные письма — нет.

Ксавьера утомленно опустила голову. Он удивился:

— Ты как будто разочарована.

— Ну да. Глупо, но в этом что-то было. И из-за них заварилась такая каша во всем квартале! Жаль…

Орион снова вернулся к начатому: он открывал шампанское. Ксавьера, воспользовавшись тем, что он отвлекся, обхватила живот, погладила обеими руками выпуклые формы и прошептала:

— Слышишь, голубчик, не нужно слишком превозносить твоего папашу. Ему понадобилось шестьдесят лет, чтобы тебя заделать, а к подвигам он не привык. И еще одна подробность: он алкоголик, и мы тебя зачали, потому что оба были пьяны. Ты все равно хочешь родиться?