Эрик-Эмманюэль Шмитт - Попугаи с площади Ареццо

— Вы бесподобны, — заключила Петра фон Танненбаум, поменяв местами скрещенные ноги, — я найму вас в качестве имиджмейкера. Сколько вы берете в месяц?

Никто не знал, куда Фаустина исчезала по утрам в субботу.

По официальной версии, она отправлялась на пробежку в Камбрский лес. Пробежки эти совершались в любую погоду: не важно, был ли на улице ветер, дождь или снег. Если кто-то предлагал составить ей компанию, она отказывалась. И никто ни разу не встретился с ней в этом лесу. Если бы кому-то стало интересно разобраться с этой историей, он бы сразу заметил, что она возвращается оттуда со спортивной сумкой, в которой ни одна вещь ничуточки не запачкана и не намокла.

Фаустина остановила машину перед пансионом «Кедры». Она поздоровалась с директрисой, и толстая медсестра проводила ее на второй этаж, в комнату двести один.

— Ну как она? — спросила Фаустина.

— Без особых улучшений, — ответила медсестра.

— Она в эти дни разговаривала?

— Мы не слышали от нее ни слова. — Она открыла ей дверь и шепнула: — Ну я вас оставлю, как обычно?

Фаустина вошла в комнату мелкими шажками, медленней, чем обычно, и сразу как-то притихла и растеряла часть своей импозантности.

— Здравствуй, мама, ну как ты?

Пожилая женщина, скрючившаяся в кресле у окна, никак не отреагировала на ее появление, а продолжала смотреть на какое-то дерево в парке.

— Как прошла неделя?

Фаустина отлично знала, что мать ей не ответит, но вела себя так, как будто все было нормально. А что еще делать? Сидеть и молчать? Тогда и приходить не имеет смысла.

Фаустина встала перед матерью и начала свой еженедельный обзор событий: тон ее напоминал обычную Фаустину — веселость и бесцеремонность оставались при ней, — но вот голос стал необычно мягким, а по тому, как старательно она выговаривала слова, можно было понять, что это подготовленное выступление. Она рассказала матери свежие новости и объявила о своем решении выйти замуж за Патрика Бретон-Молиньона.

Пожилая дама не слушала ее и ни разу на нее не взглянула, на лице у нее оставалась застывшая улыбка.

— Я говорю тебе, что выхожу замуж, и ты мне даже ничего не ответишь?

Фаустина вгляделась в ее постаревшее лицо и почувствовала, что если будет настаивать, то сама же и пожалеет, причем пожалеет саму себя — дочь, которой приходится объявлять о своей свадьбе совершенно безразличной матери.

Фаустина подтащила к окну стул и села рядом с матерью:

— Давай споем?

Болезнь Альцгеймера стерла из сознания пожилой дамы почти все, что она знала о дочери, о своем муже, братьях, сестре, о родителях. Можно было бы утверждать, что эта старушка ведет растительное существование, если бы песни, хотя и очень ненадолго, не возвращали ее в человеческий мир.

Фаустина промурлыкала:

Тут сморщенные веки и выцветшие ресницы слабенько шевельнулись. Ее мать уловила звуки. Фаустина продолжала, и потихоньку пожилая дама начала подпевать: тут пробормочет слово, там напоет целую фразу, словно путешественник, не уверенный, стоит ли садиться в этот поезд.

Фаустина допела эту песню и завела «Море». Мать тут же стала подтягивать:

Когда они пропели эту последнюю строчку, Фаустине показалось, что у матери изменился взгляд, в ее глазах мелькнуло что-то вроде: «Слышишь, как красиво сказано — пастушки лазоревых стад» — так она говорила когда-то давно.

Они вместе допели до конца. Фаустина была довольна. Ее мать по-прежнему любила петь, и дочь считала, что достаточно развлекла ее.

Она уже приготовилась уходить, и тут пожилая дама сама затянула новую песню:

Еле слышный голосок, слабенький, как старушечьи пальцы, выводил старинную мелодию «Белые розы».

Фаустина даже сжалась, настолько ее пугала эта песня. Когда-то она услышала ее из уст любимой мамы в том возрасте, когда ее сердце еще не знало ни насмешливости, ни цинизма, и она плакала, сопереживая этой душераздирающей истории. И теперь, каждый раз, как она ее слышала, с ней происходило что-то странное: она воспринимала ее нынешними ушами, но сердце слушало ее, как в те давние времена.