Эрик-Эмманюэль Шмитт - Попугаи с площади Ареццо

Так же медленно он вошел в нее. Она нисколько не возражала.

Вим начал любовные движения. Никогда еще с ним такого не случалось: обычно у него все заканчивалось очень быстро, а сейчас он ощущал себя гибким зверьком, который движется внутри чужого тела то так, то этак, чтобы чудесные прикосновения были разнообразнее.

Мег отвечала на все его ласки, счастливая, что он оказался таким прекрасным любовником.

После двадцати минут пленительных объятий она почувствовала, что внутри ее нарастает горячая волна.

— Еще… еще вот так…

Вим не замедлил и не ускорил колебаний, он умело и непреклонно продолжал то движение, которое доставляло ей удовольствие.

Она закричала от наслаждения и сжала его в объятиях, усталая и сияющая.

Вим вышел из ее лона. Впервые в жизни ему удалось удовлетворить женщину. И хотя он трудился для нее и для ее оргазма, теперь он чувствовал себя всемогущим. Он обладал высшей властью — сдерживать себя.

— Помоги теперь и мне, — прошептал он.

Тогда Мег встала на четвереньки и помогла своему господину и повелителю дойти до пика любовного наслаждения.

Эта передача побила все рекорды по зрительским рейтингам — на телеканале это поняли уже по тому шквалу мейлов и телефонных звонков, который обрушился на них во время эфира, — во-первых, народ считал Захария Бидермана профессионалом, способным вывести страну из кризиса, а во-вторых, он еще обладал особым даром привлекать зрителей. Увидев его на экране, никто не станет щелкать пультом, переключая каналы, — ни полный невежа, ни дипломированный экономист.

Он вселял уверенность. И не столько тем, что он говорил, а собственно своим видом и манерой. Крепкий, коренастый, с широкими плечами и внушительным затылком, Захарий походил на мощного хищника, подобравшегося перед прыжком. В сущности, его не так уж многое отличало от других полноватых шестидесятилетних мужчин, но эти небольшие отличия в корне меняли дело. Могучие мускулистые руки, явно умеющие все: прижать к себе и сломать, приласкать и задушить, он держал перед грудью, они были словно часовые, охраняющие своего повелителя, всегда готовые вмешаться, возмутиться, взлететь, комментируя какие-то цифры или поддерживая чьи-то решения. Его шея тоже излучала силу: массивная, надежная, испещренная кровеносными сосудами, путепровод, направляющий энергию из туловища в мозг. Глаз, уменьшенный до полумесяца за счет тяжелого века, гипнотизировал своей океанической голубизной с серым стальным оттенком; зрачок, только что неподвижный, — и вот уже глядящий в другом направлении, хотя никто не замечал, чтобы он шевельнулся, этот зрачок жил в своем ритме, и внешние раздражители, казалось, были ему безразличны. Волосы были абсолютно седыми, но угольно-черные брови свидетельствовали о молодости и бодрости духа. Рот же то цинично опускал уголки, то поднимал их, складываясь в жесткую, даже хищную улыбку, в которой, казалось, вот-вот проглянут волчьи клыки. Когда Захарий смеялся, он становился совсем другим человеком, чем когда он с кем-то спорил, и этот контраст зачаровывал. Он был живой парадокс, интеллектуал высшей пробы, заключенный в мощное, как у зверя, тело.

Журналистка, помимо своей воли, поддавалась его обаянию. Хотя до передачи, науськанная коллегами, она приготовилась вести себя по-боевому, но во время передачи она невольно впитывала речи своего собеседника, временами смущенно краснела, когда он отпускал ей комплимент за удачный вопрос. В их беседу внедрялась эротическая нотка, сексуальное поле, которое исходило от него, а она не могла ему противиться. Записочки, приходившие по Интернету, свидетельствовали о том, что еврокомиссар смущал не только свою собеседницу-журналистку: на адрес телеканала валом валили горячие признания в любви.

К каким чарам прибегал этот человек, которого нельзя было назвать ни красавцем, ни уродом, чтобы так привлекать других? Журналистке он то и дело показывал: он все время помнит о том, что она женщина. Даже в самые горячие моменты дискуссии, в самой жаркой полемике что-то в его лице говорило: «Вот сейчас покончим с этой высоколобой беседой, и почему бы не заняться чем-нибудь поинтереснее?» И хотя словами он обращался к ее разуму и образованию, но одновременно пробуждал в собеседнице что-то древнее, доисторическое сознание, ту его часть, что по-прежнему ассоциируется с ночью и ее инстинктами, побуждающими искать сильного надежного защитника, семя которого будет плодородным, вождя, который даст своему племени пищу, защиту и чувство подчиненности старшему. И вот, оперируя терминами из арсенала экономической науки, облаченный в сшитый на заказ костюм-тройку, самец-неандерталец обращался к самке из племени кроманьонцев.