Эрик-Эмманюэль Шмитт - Попугаи с площади Ареццо

Вернувшись в спальню, он не стал даже раздеваться и рухнул прямо на покрывало, не разбирая постель. То, что рядом не было Северины, делало сам процесс сна неприятным для него; с тех пор как они поселились в этом доме, ему нечасто приходилось спать одному.

Он долго лежал, уставившись в темный потолок, по которому иногда пробегали отсветы далеких вспышек молнии. Гроза удалялась от Брюсселя на северо-запад, оставляя за собой шлейф мелкого монотонного дождя.

Есть ли ему в чем себя упрекнуть? Конечно, он мог бы вести себя более внимательно, уделять Северине больше времени, а работе или детям — меньше; и все же, хотя он был готов критиковать свои недостатки, он считал себя хорошим мужем. Хорошим, тем более что ему было что скрывать — тайную, побочную сексуальную жизнь, связи со случайными мужчинами. Если бы он не предавался этим секретным радостям, наверняка ему бы наскучила семейная жизнь, как и многим мужьям. Но поскольку он нашел себе подругу после множества запретных связей, он должен был вести себя безупречно.

Тут он вскочил. А вдруг Северина узнала его секрет? Сердце у него заколотилось, потом Франсуа-Максим снова улегся: невозможно! Он был достаточно осторожен. И даже если бы кто-нибудь рассказал об этом Северине, она бы такого человека просто прогнала.

А у нее, стало быть, депрессия.

Иногда он ненадолго расслаблялся и засыпал. А просыпаясь, каждый раз на себя сердился: ему было положено ждать ее, не поддаваясь усталости.

Во время такого недолгого сна он еще раз прокрутил в голове то, что она рассказала ему о своем отце и его переодеваниях. Как она умудрилась так долго молчать об этом? Он себя спрашивал: не состояла ли их пара из одних загадок, не строили ли они оба их общую жизнь больше на молчании, чем на разговорах? А что было бы, если бы он сразу признался ей в том, что мужчины нравятся ему больше, чем женщины, если бы она призналась в том, что ей трудно кому-нибудь довериться?

И он снова вскочил. Вот причина ее депрессии: она ему не доверяет. С одной стороны, зря, потому что он ее любил и уделял ей время. А с другой — не зря, она ведь жила с мужем, часть жизни которого для нее оставалась неизвестной. Может, она это чувствовала? Может, страдала от этого?

В шесть утра его телефон завибрировал. Он схватил его. Северина только что послала ему сообщение: «Прости меня».

Он тут же вызвал ее номер, попал на автоответчик и набрал ответ: «Мне не за что тебя прощать. Я тебя люблю».

Когда он писал «я тебя люблю», на глазах у него выступили слезы, потому что он редко говорил ей об этом, а еще потому, что интуиция подсказывала ему, что он говорит это слишком поздно.

Он еще подождал ответа. Прождав час, он встал, огорченный, и решил заняться детьми.

После душа, завтрака и проверки портфелей он повез их в школу: в отличие от других дней сегодня у них не было настроения выйти побегать в лесу.

Он вернулся домой, думая, что останется у себя ждать звонка от Северины и будет пока работать с коллегами по телефону или по электронной почте.

Когда он припарковал машину на площади Ареццо, он увидел, как полицейские поднимаются по ступенькам к подъезду. Он выскочил из машины и обратился к ним:

— Господа, вы не меня ищете?

Самый старший из них обернулся:

— Франсуа-Максим де Кувиньи?

— Да.

— Вы муж Северины де Кувиньи, урожденной Вильмен?

— Конечно.

— У нас плохие новости, месье. Сегодня, в шесть тридцать утра, ваша жена бросилась с крыши паркинга. Она мертва.

Франсуа-Максим надолго впал в прострацию. Он ни о чем не мог думать, только прокручивал в голове эту сцену: Северина выруливает по винтовому подъему на седьмой этаж паркинга с открытой площадкой на крыше; там она не забывает закрыть машину, убирает ключ в карман плаща, потом карабкается на парапет.

Сомневалась ли она? Ясно, что нет. Когда начинают думать, уже не прыгают. Она взглянула вниз, убедилась, что на тротуаре, где она собиралась разбиться, никого нет, и бросилась в пустоту.

Франсуа-Максиму сообщили, что она умерла в момент падения — от удара о землю.

«Наверно, так лучше».

Он принялся снова прокручивать эту сцену. Ничто другое его не занимало. Он больше не был собой, а был Севериной и пытался представить себе последние моменты, пока ее ум сохранял ясность.

Рядом с ним сидел Варнье, второй человек в банке. У Франсуа-Максима, когда он узнал эту ужасную новость, сработал только один рефлекс: предупредить на работе, что он не придет. И коллега тут же приехал помочь ему, составить компанию, чтобы он не сидел один в своей комнате.