Вячеслав Бондаренко - Вечный огонь

– Честь имею!

Жена ждала Владимира в небольшой кофейне на углу Губернаторской и Захарьевской. Здание штаба фронта – бывшая мужская гимназия – было видно из ее окон. За соседним столиком пила чай компания из пяти солдат лет двадцати. Они оценивающим взглядом окинули вошедшего в кофейню капитана с орденами и золотой нарукавной нашивкой за ранение. Вставать никто даже не собирался – взаимное приветствие в армии уже давно было добровольным. Хочешь – козыряй старшему по чину, не хочешь – не козыряй.

– Ну что? – тихо спросила Варя. Они не виделись с тех самых пор, как Владимир получил перевод в новый полк.

– Часть расформировывают. А мне Марков предложил перевод в штаб. Мол, строевой службы больше нет, а штабная продолжается.

– И что ты думаешь по этому поводу?

– Да какой из меня штабист? – грустно усмехнулся Владимир. – Я же всю жизнь в строю, в штабах не служил ни дня. К тому же – должен же кто-то воевать, защищать страну, даже когда творится такое. – Он покосился на солдат, которые за соседним столиком общались исключительно матом. – Если все уйдут в штабы, кто останется в окопах? Немцы же в пятидесяти верстах от Минска.

Варя чертила чайной ложечкой по скатерти какие-то узоры.

– А я? – тихо проговорила она наконец. – Что ты думаешь о нас, о нашем будущем?

Владимир закусил губу. Ну конечно же, он думал об этом. Варя на пятом месяце. Что будет с ней, если на очередном собрании очередного комитета солдаты решат тут же прикончить его? Если армия развалится окончательно?.. Голова гудела и пухла от этих мыслей. Он непроизвольно взялся руками за виски, потер их пальцами.

– Глянь-ка, – раздался за соседним столом насмешливый голос, – небось перепил вчера капитан. За голову держится.

Солдаты дружно заржали. И это словно открыло в Шимкевиче какой-то шлюз. Его рука молниеносно упала на кобуру «парабеллума». Отчаянно вскрикнула в углу кофейни какая-то дамочка. Солдаты разом повскакали со стульев.

– Э, э… Ты чего, капитан?! Охренел, что ли?!!

Еще мгновение – и всю обойму в эти наглые, лоснящиеся хамские хари… Но тонкая прохладная рука Вари оказалась неожиданно сильной. «Не надо», – словно издалека услышал Владимир ее ласковый голос. И – схлынуло, отпустило, будто и не было никогда. Он втолкнул пистолет в кобуру, не обращая внимания на солдат, обнял жену:

– Прости. Прости, пожалуйста. Я не знаю, что со мной и что с нами всеми…

В тот день они пошли туда, куда давно не ходили – к отцу Евлогию. Батюшка очень обрадовался им, по обыкновению угощал чаем с вареньем и пирогами. Здесь, в маленькой тихой комнатке на окраине Минска, Владимира будто накрыло теплой, легкой волной, мрак, охвативший его в кофейне на миг, схлынул окончательно и забылся. А отец Евлогий будто в душу смотрел своими светлыми веселыми глазами и спрашивал вроде спроста:

– А отец твой отыскался ли?

– Отец… – Владимир опустил голову. – Я пытался его найти. Надеюсь, что он… в плену. В худшее не хочется верить.

– А ты и не верь, тогда и не сбудется, – улыбнулся батюшка. – А то вот вижу, по ночам не спишь, ворочаешься. Все не знаешь, как дальше жизнь устроить, как повернуть, верно ведь?

Шимкевич изумленно моргнул.

– Откуда вы…

– Да оттуда, оттуда, – посмеялся отец Евлогий, – из глаз твоих. Все ж по ним видно. И как служится тебе, и как за жену душа болит. И как дальше жить, непонятно. – Он умолк на мгновение. Варя и Владимир смотрели на него. – Ведь это только тем непонятно, у кого вместо души пустота, а вместо веры – любовь к себе. Вот и суетятся такие люди, крутятся, а спроси – чего крутятся, сами сказать не могут толком. А у кого огонек внутри, ровно вот у лампадки, – он указал на колеблющееся копьецо пламени в углу, – так тому все наперед уже расписано. Огонек-то этот вечный, не задуть его. Убить человека, где огонек горит, – это можно. А задуть – не получится. Ну а у вас таких огоньков целых два, комнату осветить можно! – Он засмеялся, и Варя с Владимиром невольно засмеялись тоже.

Возвращались по тихой Ляховке. Ночевать шли в Серафимовский лазарет, там была свободная комната для гостей. Взбираясь на Троицкую гору, Варя остановилась, переводя дух.

– Сердце стучит.

– Давай понесу на руках, – предложил Владимир.

– Уронишь. Я же растолстела… – Он склонился к ее лицу, целуя его, она отвернулась: – Не смотри близко. Лицо отекло.

– Глупенькая моя. – Он ткнулся козырьком фуражки в ее лоб, оба рассмеялись. Снял фуражку. – Любимая.