Владимир Шаров - Возвращение в Египет

Уважаемый Коля, хорошо знаю Вашу матушку. Мы переписываемся на протяжении многих лет, так что мне известно, что, говоря о поклепах на нашего предка, она имеет в виду и статью Артемия. Впрочем, что она права, не убежден. В том, что «нечистый» преследовал Николая Васильевича, прорухи для него нет. Даже наоборот. Кого из святых ни возьми, все гоняли чертей. Шуганут и на том успокоятся. Лишь немногие так примучивали, бывало, и калечили гадов, что те достойных людей искушать уже не дерзали. Без сомнения, Николай Васильевич был влеком многими соблазнами, оттого считался у нечисти завидной добычей. Но нашла коса на камень. Все знают, как бесы боятся солнечного света. Едва забрезжит рассвет, с воем и криком сигают назад в преисподнюю. Вот и те, кого Николай Васильевич вывел на свет Божий, публично пропечатал и припечатал, больше не опасны.

Иногда кажется, что и самому Гоголю, и тем, кого он пишет, хорошо лишь в дороге. В пути всё плохое отпускает, отстает, не успевает вскочить на запятки. В дороге он делался тих и покоен, но стоило добраться до места — всё повторялось. Снова мучительные боли, и опять можно спастись только бегством. Так до последнего дня.

Знаешь ли ты, что в сороковые годы, чтобы вот так ехать и ехать, Гоголь думал фельдъегерем отправиться на Камчатку?

Гоголь был из странников. Живя где-нибудь подолгу, он заболевал. То ли в поисках Бога, то ли просто так, всё бросал, бежал куда глаза глядят. В дороге приходил в себя.

Иногда сам Гоголь (так с Хлестаковым) прокладывал путь своим персонажам, а они на приличествующей дистанции следовали в кильватере, в других случаях первыми были его герои («Записки сумасшедшего»), он же по накатанному поспешал за ними.

Дядя Юрий пишет регулярно седьмого числа каждого месяца. Наверное, это его эпистолярный день. Правда, почта работает плохо, и, например, февральское письмо дошло только в апреле, на неделю позже мартовского. Впрочем, для вопросов, которые вас интересуют, это не важно. В письмах дяди Юрия, кроме семейных новостей, много, так сказать, «не от мира сего». В Харькове у него мало близких людей, и письма в Москву — единственная отдушина. Конечно, мы не настоящий — желудевый кофе, говорить с ним на равных у нас с мамой не получается. Кроме того, всё разнесено, разбавлено месяцем ожидания — даже хорошее, нужное говоришь в пустоту. То, что однажды кто-то откликнется, мало что меняет. В дяде Юрии есть дар ощущать Бога как тепло, как радость и утешение; мне этого не дано. Оттого и мечусь безо всякого толку.

Дорогой дядя Петр, мама говорит, что мне давно следовало бы поехать к Вам в Полтаву. Она убеждена, Вы глубже, чем кто-либо другой, понимаете, что написал и хотел написать Николай Васильевич Гоголь. Это я слышу всякий раз, когда о нашем предке заходит речь. Более того, мама считает, что, когда я окончу школу (сейчас учусь в девятом классе), мне будет полезнее поступать не на филфак Московского университета, а в Полтавский педагогический институт. Она Вам напишет это сама, когда дело решится. Собственно говоря, препятствий нет, только отец, стоит зайти речи о Полтаве, замечает, что наше решение всем, и Вам в первую очередь, покажется блажью. Впрочем, он в мое воспитание не вмешивается, его мнение для мамы мало что значит.

Дорогая мама, учусь у дяди Петра читать Гоголя внимательно, с карандашом, с выписками. Мнение, что второй том «Мертвых душ» — это как бы Чистилище, мне нравится. В уцелевших главах и вправду бал правит умный распорядительный помещик. Земля у него родит, вдобавок заведены всяческие промыслы. Так что денег полный кошель и крестьяне живут на зависть. Часто думаю, что в третьем томе — где Рай — главным персонажем должен был стать уже не Чичиков, а Хлобуев. Тот самый, который расточает имение за имением, всё утекает между пальцами, но он много, искренне молится Богу, и Всевышний его не забывает. Когда кажется — совсем клин — кто-то из дальней родни вдруг отпишет Хлобуеву хорошее наследство. Он живет как птица небесная: не сеет, не пашет, но Господь его питает. И самого Хлобуева, и его детей — никого из этого святого семейства не оставляет Своим попечением.

Мама, даже если это и правда про Гоголя, что, допиши он «Мертвые души», всё бы у нас пошло по-другому, теперь ведь ничего не изменишь. Какая жизнь есть, такая и останется. Больше того, пойми, мои потуги сейчас, когда после смерти Николая Васильевича минуло столько лет, окончить поэму — всё равно, кто я по крови, Гоголь или нет — непоправимо наивны.