Владимир Шаров - Возвращение в Египет

Причина на поверхности. Род наш не был столбовым, потомственное дворянство Гоголи выслужили, причем недавно, и, как всякий новик, Николай Васильевич не мог не оценить права, привилегии высшего сословия. В общем, то, как были поняты его вещи, стало для Гоголя большим потрясением, оттого всё, что он писал дальше, на равных и его комментарии к уже сделанному, есть отчаянная попытка вывести дворянство из-под удара. Вот смотри: в Развязке к «Ревизору» он объясняет, что действие пьесы происходит не в обычном уездном городе Российской империи, а в некоем странном городе нашей собственной души, соответственно, персонажи комедии не люди из плоти и крови — всего лишь человеческие страсти, грехи, искушения каждого из нас. А в «Выбранных местах», во второй и еще только задуманной третьей части «Мертвых душ» готов был доказывать, что русские Чистилище и Рай устроены так, что помещики есть необходимый, обязательный элемент спасительной конструкции, что они законная и естественная ее часть. В общем, Белинский недаром счел «Выбранные места» изменой общему делу, но и император (в отличие от «Ревизора» и «Мертвых душ») новую книгу Гоголя читать не стал. Более того, цензура, несмотря на заступничество лиц чрезвычайно влиятельных, немилосердно прошлась по рукописи. Опубликованный вариант на треть меньше оригинала.

Р.S. Петр мне написал: «Какое родство душ, когда власть и народники только и делали, что убивали друг друга». Думаю, он не прав: в биологии это называется внутривидовая конкуренция — она самая безжалостная.

Разные способы очищения человека, разделения в нем добра и зла. У Гоголя — самосовершенствование. Сначала вниз, круг за кругом, до дна ада, до самого Коцита, который есть чистое зло. Эту часть дороги мы уже прошли в «Мертвых душах». Оттуда, трудясь, работая над собой, как бы ни было тяжело, — путь наверх, обратно к Богу. Через Чистилище в Рай. На этой очень опасной тропе Гоголь был готов стать нашим проводником, сначала Вергилием, потом, когда грех, как короста, начнет опадать с душ, — и Беатриче.

Другой путь — Исход. Уйти, бежать, не оглядываясь, как Лот с семейством из Содома. И дальше в Земле Обетованной под страхом смертной казни никогда не мешать божественное с тварным. Зло сильнее добра, одна его ложка, как деготь, губит бочку меда. Разрыв должен быть окончательным и бесповоротным. И между — не Чистилище, а широкий ров. Так, чтобы кто тебя ни искушал, не перепрыгнешь, и руками, сколько ни тяни, не дотянешься. Впрочем, необязательно бежать самому; если есть силы, грех с Божьей помощью можно и изгнать от себя.

Отец Александра II император Николай I смотрел на дело трезво. Дворянство он ненавидел по многим причинам. Считал, что привилегии этого сословия — в числе их и право владеть христианскими душами — получены незаконно. Люди, обязанные монарху, давшие ему все мыслимые обеты, они, стоило возникнуть затруднению, не спешили на помощь, наоборот, стояли в стороне, дожидаясь новых подачек, при необходимости беря наместника Бога за горло, и сами организовывали фронду. Дворяне шантажировали государство его слабостью, себе во благо ее использовали, то есть, как считал Николай, были сословием, враждебным порядку. Он боялся и презирал дворянство за то, что на Сенатской площади оно подняло руку на него, помазанника Божьего, но в не меньшей степени, что замешало родных его братьев Александра и Константина в убийство императора Павла I, наложило печать отцеубийства на всю их семью до скончания времен.

По этой причине дворянства — тут Ференц прав, — сколько ни искать, нет в формуле «православие — самодержавие — народность». То есть за все его вины Николай I вычеркнул дворянство из Табели о рангах русской власти, признал его ненужным, вредным, тем самым обрек на заклание. Правда, в отличие от большевиков, он не думал об изгнании, скорее об уравнении в правах, растворении в других податных сословиях.

К 1861 году дворянское землевладение было настолько скомпрометировано, что помещики без нажима, даже с энтузиазмом согласились дать крестьянам волю и землю. Дворянские губернские собрания одно за другим поддержали все важнейшие положения реформы. Конечно, шестьдесят первый год — перелом, и все-таки, Коля, я думаю, что пик любви монархии к народу падает на два последних царствования — Александра III и его сына Николая II. Об этом романе и о том, что он — на века, власть не поленилась объявить всем и каждому. Лучше другого получалось — архитектурой. Сначала Александр III вынес приговор петровской эпохе: посреди Петербурга, над местом гибели отца, жесткой рукой поставил храм Спаса на Крови — бездарный извод Василия Блаженного. Потом на улицах, площадях обеих столиц под его водительством русский стиль объявил войну упадническому модерну.