Ян-Филипп Зендкер - Сердце, живущее в согласии

В казарме мы пробыли почти два года. Если сравнить с тем, что началось потом, могу сказать, что жилось нам хорошо. Солдаты редко били нас без причины. Еды почти всегда хватало. Спали мы на койках. Зимой даже одеяла выдавали.

Тхар Тхар быстро завоевал уважение. Он оказался исключительно хорошим поваром, особенно ему удавался рисовый торт. Я уверен, что только кулинарные способности Тхара Тхара и спасали нас от отправки на фронт. Офицеры привыкли к его десертам.

Я говорю «нас», хотя меня легко могли заменить другим помощником. И я лез из кожи вон, чтобы офицеры не устроили такую замену, чистил и резал овощи, варил рис, ощипывал и потрошил кур, когда старшим офицерам хотелось мяса.

Может, Тхар Тхар и остался бы при кухне, будь в нем хоть капля услужливости. Но он не привык ни перед кем склоняться, а это ни офицерам, ни солдатам не нравилось. Тхар Тхар был молчаливым, за два года он не произнес и двух десятков фраз. Какую бы работу ему ни поручали, выполнял ее молча. На вопросы отвечал кивком или мотал головой. В разговорах не участвовал, над шутками не смеялся. Если хихикали над ним, не обращал внимания. Думаю, офицеров злило, что он совсем не боялся угроз. Однажды он запоздал с обедом. Командующий ударил его по лицу и пригрозил завтра же отправить на фронт. Тхар Тхар смотрел ему в глаза, пока командующий не отвел взгляд.

Кто-то считал, что он бесстрашен, потому что умственно отсталый. Некоторые принимали его за немого. Я-то знал, что это не так, и просто восхищался мужеством друга. Такого смелого парня, как Тхар Тхар, я больше не встречал.

Даже когда с ним случалось несчастье, он молчал. Однажды опрокинул себе на ноги кастрюлю с кипятком и лишь слегка поморщился, а на обожженные ноги смотрел так, словно они были чужими.

Койки в казарме стояли почти впритык, и было слышно, как у соседа урчит в животе. Другие звуки тоже не скроешь. В первый год Тхар Тхар часто плакал по ночам. Иногда он находил в темноте мою руку и сжимал до боли, долго не отпуская.

Если я спрашивал, помочь ли ему чем-нибудь, говорил: «Нет, спасибо».

Спасибо.

В армии я забыл о существовании этого слова.

Только сон развязывал Тхару Тхару язык. Иногда он звал отца или мать. Иногда что-то говорил, но я разбирал лишь отдельные фразы.

Мне постоянно хотелось спросить, что же случилось в ту ночь, когда его мать увела Ко Гуи, но я не решался.

А потом военные начали готовиться к массированному наступлению на повстанцев. Я понял: скоро и мы с Тхаром Тхаром отправимся в горы или в джунгли.

К тому времени мы наслушались достаточно рассказов о таких операциях и знали, что почти наверняка не вернемся назад. Меня подтачивал страх. Чем ближе был день отъезда, тем хуже я себя чувствовал. Из-за поноса и рвоты я не мог помогать Тхару Тхару на кухне. Но если бы вы посмотрели на него, то не поверили бы, что вскоре он поедет к смерти в гости. Еще тогда я начал догадываться, а потом убедился: Тхару Тхару было все равно. Он не страшился смерти. Когда я узнал, чего же он боится, было поздно.

И вот настал тот кошмарный час. Солдаты погрузили нас в два открытых грузовика. Мы ехали весь день, не делая остановок, и под вечер добрались до базового лагеря, где находился полк. Оттуда мы совершали многодневные, а то и длящиеся по нескольку недель вылазки в джунгли.

Лагерная жизнь сильно отличалась от казарменной. Здешние солдаты были взвинчены и озлоблены и часто били нас без всякой причины, срывая злость. Будь мы буйволами или лошадьми, думаю, они бы обращались с нами получше. По ночам мы слышали выстрелы. Это палили часовые, боявшиеся атаки повстанцев.

Спали мы в бамбуковых хижинах, на полу. Отхожих мест, как в казарме, тоже не было, нужду справляли за хижинами. Там скапливались целые груды дерьма. В сумерках и на рассвете нас нещадно ели москиты. Кто не болел малярией, имел все шансы подцепить ее в первые же дни.

Кормили нас ужасно. В основном рисом, овощей было мало. Редко давали кусок вяленой рыбы. Но хуже голода оказалась жажда. Питьевую воду выдавали под расчет. В первую очередь – солдатам, а что останется – нам. Медицинская помощь и лекарства тоже полагались только солдатам. Чаще всего носильщики страдали от гнойных ран, приступов малярии, воспаления легких и укусов змей. Если кто-то из нас заболевал, его отводили в хижину, что стояла в дальнем конце лагеря. Возвращались очень немногие, мы называли эту лачугу «домом смерти».

Поначалу нас в джунгли не посылали. Мы стирали солдатское белье, готовили еду, укрепляли лагерь, чинили сторожевые башни и углубляли канавы. Остальное время молча сидели и ждали. Из каждой вылазки возвращалась в лучшем случае половина носильщиков.