Уолтер Абиш - Сколь это по-немецки

Вступление к Гизеле и Эгону.

На каминной полке алые гвоздики из сада в бледно — зеленой вазе. Ваза, дюжина недавно срезанных цветов, залитый ярким светом интерьер, все это отражается в висящем в раме над каминной доской большом зеркале и требует — или так только кажется — особо пристального взгляда, особого внимания. Рассуждая о Германии (в конечном счете, не такая уж необычная тема для беседы), о ее истории, достижениях, ее литературе, ее впечатляющем экономическом возрождении, кажется почти невозможным не признать или не распознать во всем немецком внутренне присущую ему Standpunkt, немецкую точку зрения, единственно немецкий способ видеть и оценивать предмет: дом, бесплодный холм, дерево в цвету или нечто столь же мимолетное, как проплывающее облачко, а также и способ, которым эта оценка, этот простой взгляд снаружи, как и распознание истинных свойств или качеств того, что на виду, способны отразить общество, культуру, особый народ.

Гизела и Эгон.

Она проверяет пальцем ободок стеклянной вазы, перед тем как тщательно установить ее на мраморную каминную доску. Стоит весна или лето. Окна во всю стену широко распахнуты. В воздухе запах цветов. Все детали необычайно отчетливы. В разлитом вокруг свете ощущение приближения к чему-то привычному, когда рассудок с внезапным рвением и страстью тщится собрать воедино свои притязания на это совершенство. Ваза, открытые окна, долгий далекий гудок проходящего поезда, пресс-папье на столе приобретают значение, которое ведет к радостному всплеску узнавания.

Эгон покупает новый номер «Тrеие». Вот он какой. Он пролистывает его, проглядывает текст.

Гизела, как всегда, ищущая его одобрения, комментирует обложку: Eigentlich ganz nett. Nicht wahr?

Представлено не что иное, как изображение цветущего немецкого общества. И что в наше время — может кто-то спросить — способно принести больше непосредственной радости, полнее наполнить чаяниями и надеждами? Даже иностранные рабочие, даже турецкие уборщики уже способны выразить на своем простом, запинающемся немецком языке, Heute sehr gut, Morgen besser, свое желание, свое стремление, свою надежду рано или поздно принять участие в этом чудесном возрождении Германии. Пусть они, турки, югославы, итальянцы, арабы, все еще живут по шесть человек в одной комнате в своих, конечно же, менее привлекательных кварталах, ничто не в силах помешать им разделить энтузиазм, великодушие и неодолимый блеск будущей Германии. При этом целеустремленная заинтересованность будущим ни в чем не затмевает осведомленность о прошлом. Ибо ничто не сможет никогда затмить голоса, веские, но мелодичные голоса Дитмара фон Айста, Вальтера фон дер Фогельвейде, Альбрехта фон Хальберштадта. Все еще читается классика: Геллерт, Клопшток, Лессинг, Гердер, Гёте, Шиллер, Гейне, Гёльдерлин, Новалис, Фонтане. Все доступны как в дешевых карманных изданиях, так и в виде переплетенных в кожу собраний сочинений, достойных дубовых книжных полок докторов юриспруденции, философии или медицины. Это становой хребет Германии. Да, еще так много удовольствия, так много пользы, так много откровений предстоит извлечь из книг Жан-Поля, Фридриха Шпильгагена, Стефана Георге, Георга Кайзера, Альфреда Деблина, Эрнста Юнгера и Томаса Манна. Ну да, в конце концов, почему бы и не у Манна? Он остается echt Deutsch, несмотря на сомнительное решение покинуть свою страну в годину ее тяжелейших испытаний. Разве кто-то может поставить под сомнение или отрицать значение этих писателей? Разве кто-то может не признать в них характерных черт настоящего немца? Тут нет никакой иронии. И к тому же тщательное прочтение классиков способно помочь любому определить, до какой степени абсолютно все — дом, бесплодный холм, конюшня, собака, кружка пива — представляется немецким и тем самым проникает в так называемое die Zukunft, будущее. Как и раньше, тут нет никакой иронии.

Гизела и Эгон.

Они вовсе не обязательно задаются вопросом о смысле вещи. Зачем это им? Не обязательно оценивают, сколь она подлинная, сколь немецкая. Или до какой степени одна из них удостоверяет подлинность другой. Алые гвоздики удостоверяют изысканность формы рифленой вазы. Большое зеркало в тяжелой золоченой раме предлагает объективный вид внутреннего пространства, изящно обрамляя явственную попытку достичь совершенства.

Гизела и Эгон.

Участники продолжающейся немецкой драмы. Интерьер их дома (их загородного дома) предлагает рассудку ряд альтернатив: то, что можно сделать, то, что следует сделать, то, что необходимо сделать. Как таковой, каждый ответ, каждое решение, каждое действие, связано ли оно с тем, чтобы пораньше лечь в постель, или не спеша позавтракать, или посмотреть по телевизору футбол, требует определенного участия одного или нескольких из тщательно подобранных для дома предметов. В конце концов, вещи предназначены здесь для того, чтобы ими пользовались, а не только восхищенно рассматривали. Немецкий философ Брумхольд в своей книге «Die einzige Verfiih- rung», опубликованной в 1927 году, поставил вопрос касательно смысла вещности предмета: «Не подразумевает ли и не вызывает ли достигнутое предметом совершенство соответствующий отклик?»