Чарльз Буковски - Возмездие обреченных - без иллюстр.

— Шарлотта, — пролопотал он, — ты счастлива — да, нет?

— Нет, папа.

Она поцеловала его в щеку. И этот поцелуй был как бы окончанием начатого разговора. Она не хотела обсуждать ничего с ним, и хотя это и ранило его, он понимал — почему. Ни одна из его дочерей никогда не обсуждала с ним никаких важных дел. И теперь было поздно что-либо менять.

На следующий день Джино пришел в ателье. И то, что он собирался поведать, заставило Джованни ощутить себя твердым и решительным, настоящим мужчиной.

— Синьор Мартино, — начал Джино на итальянском, тщательно подбирая подобающие в такой ситуации слова. — Я хотел бы поговорить с вами об одном важном деле.

— Слушаю, сынок.

— Вчера, синьор, Шарлотта дала согласие стать моей женой.

— О! И что?

— Поэтому сегодня — сейчас и здесь — я прошу удостоить меня чести стать ее мужем.

Так он и сказал. Как настоящий мужчина — благородно, изящно и по сути.

— Хм, — ответил Джованни. — Ну что ж.

В глазах Джино мелькнуло беспокойство.

— Вы не одобряете моего поступка, синьор?

Джованни прикурил сигару и медленно затянулся. Он решил действовать, как следует отцу, строго и достойно.

— Такие вещи с лету не решаются, молодой человек. Как отец, я имею право знать некоторые обстоятельства. Это касается финансовой стороны вопроса, синьор Бранкато. Деньги — и вам об этом непременно напомнит моя жена — очень важная вещь. Хотя мы и не богаты, но Шарлотта привыкла к определенному уровню жизни.

— Она не будет нуждаться, синьор. Клянусь, она никогда не узнает ни голода, ни холода.

— Мы в Америке, сынок. Холод и голод здесь — не предмет обсуждения. Сколько — вот в чем вопрос. Ты должен сказать только — сколько? — и все.

Бранкато неопределенно пожал плечами.

— Ну, несколько сотен, синьор. Я не богач. Но несколько сотен у меня есть. И вот это…

Он протянул вперед руки и раскрыл ладони у самого лица Джованни. Они были очень красноречивы — эти крупные мозолистые ладони; они так много заключали в себе, что смущенному старику стало как-то сразу нечего добавить к сказанному. Джино был точь-в-точь как он сам тридцать пять лет назад, живущий теми же отважными планами и влекомый теми же радужными мечтами.

— Вам надо будет поговорить с матерью Шарлотты, — сказал он.

— Я знаю.

— Уверен, что она откажет.

Джино сжал кулаки.

— Мы должны пожениться, синьор. Это неправда, что моя любовь принесет ей несчастье.

— Ее мать не согласится.

— Тогда мы поженимся без благословения синьоры Мартино.

— Я поговорю с женой, — сказал Джованни важно. — Я все проясню как можно скорее.

Этим же вечером Папа сообщил обо всем донне Мартино. Они были одни в гостиной. Шарлотта ушла в театр с Беттиной и ее мужем. Папа сидел рядом с радио, слушая десятичасовой выпуск новостей. Напротив него в глубоком кресле дремала Мама. Она выглядела в кресле как заснувшая гора. Всякий раз, когда какой-либо из дочерей не было дома вечером, Донна оставалась в этом кресле, ожидая, когда откроется входная дверь. Беспокойно поглядывал Джованни на эту дремлющую гору. Это был настоящий вулкан, и Папа был уверен, что как только Мама узнает новости, начнется извержение. А он был лишь заурядным сельским жителем у подножия этого вулкана, почти без всяких шансов на выживание.

— Мама, — решился он.

Она сонно пробормотала что-то. Это заставило его выпрямиться на стуле, привести себя, так сказать, в состояние боевой готовности, готовности к стремительному бегству. Он облизнул губы.

— У Шарлотты большая проблема, — начал он на родном итальянском, — это очень серьезно.

Гopa пробудилась.

— Проблема? Что там еще?

— Молодой человек.

— В жизни моей дочери нет никаких мужчин.

Извержения не последовало. Это придало смелости.

— Есть, Carissima. И уже около трех месяцев. Тебе просто не говорили.

Она вскинула подбородок, и глаза ее округлились.

— Три месяца?!

— Чудесный молодой человек, женушка. Его зовут Джино Бранкато.

— Не знаю такого.

— Они хотят пожениться.

Гора всколыхнулась, словно от толчка землетрясения. Но извержения опять не последовало. Кисти Донны Мартино сплелись в напряжении.

— Ну, говори, говори.

— Трудно говорить об этом.

— Она беременна?

Это шокировало Джованни. Его кисти взлетели к губам, как будто он сам только что сказал это и хотел немедленно вернуть эту крамолу обратно.

— Нет, Мама. Это любовь. Шарлотта так прекрасна. У нее столько благородства и гордости. Ты не должна так думать, и говорить подобное…