Амин Маалуф - Лев Африканский

По прибытии в порт отец не стал смешиваться с толпой. Не слезая с лошади, он медленно обвел взглядом порт и прилегающую к нему местность и направился к деревянной хибарке, на пороге которой был подобострастно принят хорошо одетым человеком. Мы следовали за отцом на некотором удалении. Он сделал нам знак приблизиться, и спустя несколько минут мы уже удобно расположились на пустом судне, на которое взошли по трапу, который был тут же убран. Человек, проведший нас на борт, был не кем иным, как братом Хамеда, возглавлявшим таможню Альмерии и покуда еще не лишившимся своего поста. Судно принадлежало ему и должно было принять на борт пассажиров только на следующий день. Мать снабдила меня и отца имбирем в дорогу, который помогал от морской болезни, сама также запаслась большой порцией. Вскоре наступил вечер, перекусив мясными шариками, которыми нас угостил хозяин, мы уснули.

Но на рассвете мы были разбужены криками: десятки мужчин, женщин в белых и черных покрывалах и детей приступом брали наше судно. Пришлось приложить усилия, чтобы не лишиться занятых накануне мест или даже быть выброшенными за борт. Когда мы вышли в море, мать прижала меня к себе. Вокруг нас стоял гомон: кто молился, кто стенал, шум волн едва перекрывал звуки голосов.

И только мой отец оставался в этот первый день изгнания невозмутимым, а на его губах даже играла странная улыбка. В самом средоточии всеобщего поражения он смог добиться крошечной личной победы.

Мне было тогда столько же лет, сколько тебе сейчас, сынок, и с тех пор никогда больше не видел я Гранаду. Бог пожелал, чтобы моя судьба не вписалась целиком в одну книгу, но, подобно волнам, следовала ритму морской стихии. При всяком пересечении моря Он лишал меня одного будущего ради другого, на каждом новом побережье Он присоединял к моему имени имя покинутой страны.

За один день и одну ночь, пока мы плыли от Альмерии до Мелиллы, жизнь моя круто изменилась. А между тем море было милосердным и ветер ручным; и лишь в сердцах моих родных назревала буря.

Хамед-«вызволитель» преуспел, выполняя отцово поручение, прости его, Господи! Когда андалузский берег исчез в дымке угрызений совести, к нам, легко перескакивая через пассажиров и их пожитки, устремилась какая-то женщина. Порывистость так не вязалась с ее нарядом и черным плотным покрывалом на голове, что мы вряд ли узнали бы ее, если б не Мариам у нее на руках.

Единственные крики радости были исторгнуты мной и моей сестрой. Мохаммед и Варда были слишком потрясены встречей, к тому же происходившей на глазах сотен людей. Сальма же крепче прижала меня к груди. По тому, как у нее занялось дыхание, по вздоху, вырвавшемуся вслед за тем из ее груди, я понял, что она страдает. Она наверняка плакала, хотя этого не было видно, и было отчего — неукротимая страсть отца должна была вскоре завести нас всех на край гибели.

Мохаммед-весовщик, всегда такой уравновешенный, под стать своему ремеслу, вдруг стал норовистым и строптивым! Когда я подрос, мне случалось подолгу с ним не видеться, когда же его не стало, я заново обрел его. И только когда мои собственные волосы стали белеть и у меня самого накопилось, о чем сожалеть, я понял: любой мужчина, в том числе мой отец, имеет право на ошибку, если, по его убеждению, он находится на пути к счастью. С тех пор я стал дорожить его заблуждениями, как, надеюсь, ты станешь дорожить моими, сынок. Желаю и тебе тоже поплутать однажды. И любить, как он, до самозабвения, и долго-долго оставаться доступным для возвышенных искушений, которые предлагает нам жизнь.

До Феса я еще никогда не бывал в настоящем городе, никогда не наблюдал деловитого движения на улицах, никогда не ощущал на своем лице мощного дыхания ветра с морских просторов, тяжелого от птичьих криков и запахов. Да, конечно, я родился в Гранаде, величественной столице Андалузского царства, но она отстала от своего века, да и знал я ее на излете, на последнем дыхании, обезлюдевшей, лишенной своей души, униженной, угасшей, когда мы покидали Альбайсин, что превратился во враждебное и разоренное гнездо.

Фес был иным, и впереди у меня была вся юность, чтобы изучить его. От первой встречи с ним в этот год у меня осталось весьма туманное воспоминание. Я приблизился к городу этаким жалким, клевавшим носом завоевателем, поддерживаемым на муле крепкой отцовской рукой; дорога все время шла в гору и порой брала так круто, что наши мулы и лошадь боялись идти дальше. На кочках я просыпался, а потом снова впадал в забытье. Вдруг раздался голос отца: