Амин Маалуф - Лев Африканский

Заботясь о том, чтобы успокоить побежденных относительно их судьбы, Фердинанд часто наведывался в Гранаду, чтобы лично удостовериться, как соблюдаются данные обещания. Беспокоясь в первые дни за свою персону, вскоре он в сопровождении эскорта стал безбоязненно перемещаться по городу, посещать рынок, инспектировать старые городские укрепления. Правда, еще долго избегал ночевать в городе, предпочитая возвращаться до заката солнца в Санта-Фе, однако его недоверчивость, впрочем, такая понятная, не сопровождалась какими-либо неправедными действиями или нарушением договора о капитуляции. Забота Фердинанда о жителях, искренняя ли, наигранная ли, была такова, что христиане, посещавшие Гранаду, говорили мусульманам: «Вы теперь дороже нашему монарху, чем мы». Иные, особо недоброжелательно настроенные, договаривались даже до того, что мавры околдовали короля для того, чтобы он помешал христианам завладеть их добром.

Однако вскоре страданиям предстояло снять с нас любые подозрения, а заодно и напомнить, что, даже будучи свободными, отныне мы навсегда породнились с унижением. Как бы то ни было, несколько месяцев, последовавших за падением Гранады — да благословит ее Господь! — мы были избавлены от худшего, поскольку победители для начала принялись за евреев, оставив нас на потом. На беду, Сара оказалась права.

В месяце жюмада-тхания этого года, три месяца спустя после сдачи Гранады, королевские герольды в центре города под барабанную дробь возвестили по-арабски и по-кастильски указ Фердинанда и Изабеллы «Об окончательном разрыве каких бы то ни было отношений христиан с иудеями посредством изгнания оных из королевства». Это означало, что отныне представителям этого народа следовало выбирать между крещением и изгнанием. В последнем случае они должны были в четыре месяца распродать все движимое и недвижимое имущество, не имея права увозить с собой ни золото, ни серебро.

Когда на следующий день после обнародования этого указа к нам заглянула Ряженая, на ней не было лица после ночи, проведенной без сна в слезах. Однако глаза ее излучали ту безмятежность, которая обычно сопровождает человека в горе, возвестившем о себе, но слишком долго не наступавшем. Она даже пошутила, мужским простуженным голосом произнеся несколько запомнившихся ей фраз из текста указа:

— Мы были извещены инквизиторами и иными лицами, что общение иудеев с христианами влечет за собой наихудшие беды. Иудеи стремятся переманить на свою сторону новоиспеченных христиан, а также их детей, подсовывая им книги с иудейскими молитвами, снабжая их на пасху мацой, просвещая их относительно запретных яств, соблазняя жить по закону Моисееву. Наша святая католическая вера от этого претерпевает уничижение и несет убытки.

Матушка дважды просила ее говорить тише, поскольку дело происходило весенним утром в патио, и Сальма боялась, как бы кто-нибудь из соседей не услышал язвительный голос Сары. К счастью, Варды не было — она с отцом и моей сестрой отправилась на рынок. Право, не знаю, как бы она восприняла с иронией произнесенное «святая католическая вера».

Мать задала Саре один-единственный, но такой важный вопрос:

— Что ты решила? Каков твой выбор: обращение в другую веру или изгнание?

Ответом ей была вымученная улыбка и последовавшее за ней беспечное «Еще есть время!» Прошло несколько недель, прежде чем мать вновь заговорила на эту тему. Ответ был тот же.

Однако в начале лета, когда срок, предоставленный королем, истек на три четверти, Сара явилась к нам и сама завела разговор на эту тему:

— Я узнала, что главный раввин всей Испании Абрахам Сенвор крестился со своими детьми и всей родней. Я сперва ужаснулась, а потом сказала себе: «Сара, вдова Жакоба Пердоньеля, торговка духами из Гранады, ты что, лучше раввина Абрахама?» И решила креститься со своими пятью детьми, предоставив Господу судить, что делается в моем сердце.

Сара была необыкновенно словоохотлива в этот день, и мать с умилением взирала на нее:

— Я рада, что ты не уезжаешь. Я тоже остаюсь, кузен больше не говорит об отъезде.

Однако не прошло и недели, как Сара передумала. Однажды вечером она вошла к нам, возбужденная, с тремя своими детьми, младший из которых едва ли был старше меня.

— Пришла попрощаться. Я уезжаю, это решено окончательно. Завтра на рассвете в Португалию отправляется караван. Вчера я выдала замуж двух старших дочерей, четырнадцати и тринадцати лет, пусть ими занимаются мужья, продала дом солдату короля по цене четырех мулов. — И добавила извиняющимся тоном: — Если я останусь, Сальма, меня каждый день до самой смерти будет мучить страх, я каждый день стану думать об отъезде, но ничего уже не смогу изменить.