Амин Маалуф - Лев Африканский

Абу-Хамр, с самого начала хранивший молчание, вдруг, расталкивая окружающих своими могучими плечами, выскочил на средину. „Ты говоришь, что в состоянии ему что-то предложить? Но что? Отчего ты не договариваешь? То, что ты хочешь ему предложить, это не золотой подсвечник, не парадное платье, не рабыня пятнадцати лет. Ты хочешь предложить ему город, о котором поэт сказал:

Ты хочешь предложить Фердинанду, о визирь, этот дворец, Альгамбру, это чудо из чудес. Оглянитесь, братья мои! Обведите взглядом, не спеша, этот зал, над каждым кусочком стен которого терпеливо трудились наши отцы и деды, как над редким и тонким украшением! Запечатлейте навсегда в вашей памяти это почтенное место, куда ни один из вас более не ступит, разве что рабом. — По лицу доктора текли слезы, многие закрыли лица. — В течение восьми веков, — прерывистым голосом, задыхаясь, продолжал он, — мы освещали эту землю нашим знанием, но солнце наше закатывается, и все меркнет. О Гранада, я знаю, пламя твое колеблется в последний раз, перед тем как погаснуть, но пусть на меня не рассчитывают, я не стану его задувать, не то мои потомки будут оплевывать мою память вплоть до Страшного Суда“. На этом он закончил, вернулся на свое место и рухнул на сиденье; прошло несколько томительных минут, прежде чем Астагфируллах вновь нарушил тишину. „Врач прав, — забыв на время о своей вражде с Абу-Хамром, заговорил он. — Визирь желает предложить королю неверных наш город с его мечетями, которые превратят в церкви, с его школами, где о Коране больше не скажут ни слова, с его домами, где не будет более соблюдаться ни один из запретов. А еще он собирается предложить Фердинанду право на жизнь и на смерть — наши и наших близких, ибо нам известно, чего стоят клятвы ромеев и договоры с ними. Разве они не обещали уважение и сохранение жизни малагцам четыре года назад, после чего вошли в город и увели в рабство его женщин и детей? Можешь ли ты гарантировать, ал-Мюлих, что и в Гранаде не выйдет того же?“

„Я ничего не могу гарантировать, — в отчаянии отвечал визирь, — кроме того, что сам останусь в этом городе, разделю судьбу его сынов и употреблю все силы, которыми Всевышний пожелает наделить меня, на то, чтобы заставить ромеев выполнять достигнутые договоренности. Вовсе не в руках Фердинанда наша судьба, а в руках Господа. Он один сможет однажды даровать нам победу, подобно тому, как сегодня отказывает в ней. Ныне обстоятельства таковы, вам это известно не хуже меня, и бесполезно длить дискуссию. Следует выработать решение. Пусть те, кто одобряет принятие договора с кастильцами, произнесут девиз насридской династии!“

Со всех концов Посольского зала — вспоминал отец, — грянуло дружное „Одному Богу по силам даровать победу“, хотя и лишенное какого-либо воодушевления, поскольку то, что прежде было военным кличем, превратилось в этот год в слова покорности, а в устах иных и в упрек в адрес Создателя, да предостережет Он нас от сомнения и неверия!

Убедившись в поддержке большинства присутствующих, Боабдиль отважился сам взять слово. Жестом успокоив присутствующих, он назидательно молвил: „Верующие высказались, их выбор ясен. Мы последуем по пути мира, доверившись Богу, направляющему нас. Он тот, кто слышит, Он тот, кто отвечает“.

Султан еще не завершил свою речь, а Астагфируллах уже направился к двери, ярость душила его, хромота была особенно заметна, а с уст сорвались страшные слова: „Неужто это о нас сказал Бог в своей книге: Вы самый лучший народ из всех, какие возникали среди людей [15] Коран, гл. (3) Семейство Имрана, ст. 106. …“»

Вечером того же дня вся Гранада доподлинно знала, о чем говорилось на совещании в Альгамбре. Началось испытание ожиданием с ежедневно появляющимися слухами и обсуждением одной и той же безнадежной темы: когда кастильцы вступят в город.

«В последнюю неделю месяца сафар, — рассказывала моя мать, — на следующий день после праздника Рождества Мессии Иссы — да пребудет он в мире! — Сара-Ряженая пришла навестить меня и на сей раз вынула из плетеной кошелки книжицу, завернутую в шелковый лиловый платок. „Ни ты, ни я читать не умеем“, — рассудила я, принуждая себя улыбаться. Сара, казалось, полностью утратила свою былую веселость и отчужденно отвечала: „Я принесла это, чтобы показать твоему кузену. Это ученый труд, написанный одним нашим мудрецом, раввином Исхаком Бен Яхудой. Он говорит, что на нас падет потоп крови и огня, это кара, посланная всем тем, кто оставил жизнь на природе ради испорченной городской“. Руки ее дрожали.