Амин Маалуф - Лев Африканский

Благодаря оплошности одного из советников я смог получить информацию чрезвычайной важности. «Для человека нет ничего хуже, чем длинный язык», — говорил халиф Али, да воздаст ему Господь! Так вот, язык этого вельможи явно был длиннее, чем нужно. Речь шла о цитадели Алжира, занятой неверными, а он то и дело оговаривался: «цитадель Каира», при этом кастильцев называл «черкесами», и так продолжалось до тех пор, покуда другой советник, гораздо моложе, не метнул в его сторону такой негодующий взгляд, что тот побледнел, предчувствуя, что не сносить ему головы. Сама эта сцена больше, чем оговорки, дала мне понять, что наружу всплыло нечто очень важное. Так и оказалось: в этом году султан Селим делал вид, что военные приготовления направлены против персидского Софи и даже позвал каирского владыку присоединиться к нему в борьбе с еретиками, на самом же деле готовился к захвату мамлюкской империи.

По окончании переговоров я поспешил рассказать обо всем Нур, что было с моей стороны проявлением все той же несдержанности на язык. Мне следовало предвидеть, как подействует услышанное мною на Черкешенку, какой огонь пробудит в ее душе. Она желала во что бы то ни стало предупредить своих братьев по крови о грозящей им опасности.

— Султан Канзох — больной нерешительный старик, который и дальше будет с упоением внимать заверениям в дружбе Селима, до тех пор, пока османская сабля не пройдется по его горлу. Когда-то это был бесстрашный воин, но теперь его занимает лишь его здоровье и желание вытянуть у своих подданных побольше золота. Нужно предупредить его о том, что замыслил Селим, и сделать это можем только мы, поскольку мы одни об этом знаем.

— Да понимаешь ли ты, что предлагаешь? Стать шпионами, выйти от Селима и прямиком отправиться к Канзоху! Понимаешь ли, что этих разговоров, которые мы с тобой тут ведем, уже достаточно, чтобы лишиться головы?

— Не пытайся меня напугать! Мы одни, я говорю тихим голосом.

— Ради тебя я покинул Египет, а теперь ты же просишь меня туда вернуться!

— Нужно было бежать, чтобы спасти Баязида, сегодня нужно вернуться, чтобы спасти моих братьев, да и будущее моего сына. Всех черкесов перережут, Селим захватит их врасплох, завладеет их землями и выстроит такую мощную и огромную по своим размерам империю, что моему сыну и мечтать о ней не придется. Если что-то можно сделать, я должна пойти на это, пусть и ценой жизни. Отправимся в Галату, сядем на первый корабль до Александрии. В конце концов две империи еще не вступили в войну и даже делают вид, что они союзники.

— А если я тебе отвечу «нет»?

— Скажи мне: «Нет, ты не станешь спасать от резни своих братьев по крови», «Нет, ты не станешь драться за то, чтобы однажды твой сын воссел на константинопольский престол», скажи мне эти слова, и я послушаюсь тебя. Но утрачу вкус к жизни и любви.

Я промолчал.

— Из какого теста ты сделан, что соглашаешься с потерей одного за другим города, одной за другой родины, одной за другой жены и никогда не сопротивляешься, не сожалеешь, не оборачиваешься назад? — добавила она.

— Жизнь — всего лишь переход от Андалузии, которую я покинул, к Раю, который мне обещан. Я никуда не рвусь, ничего не жажду, ни за что не держусь, я доверяю своей страстной привязанности к жизни, своему инстинкту, указующему, где счастье, а также Провидению. Разве не это свело нас с тобой? Не колеблясь, покинул я свой город, дом, другую жизнь ради того, чтобы следовать за тобой, чтобы лелеять твое упорство.

— Почему же теперь ты не хочешь следовать за мной?

— Я устал от навязчивых идей. Конечно, я буду оберегать тебя здесь, где ты окружена врагами, отвезу тебя к твоим братьям по крови, чтобы ты могла предупредить их, но после пути наши разойдутся.

Я не был уверен, что поступаю правильно и что у меня хватит решимости сдержать слово. По крайней мере, как мне казалось, я наметил для себя самого рамки авантюры, в которую позволил себя увлечь. Что до Нур, то она вся сияла. Пока мои колебания не вставали преградой на ее пути, они для нее не существовали. Из моих недоговоренных мыслей она услышала лишь «да», которого я так и не произнес. И пока я обдумывал, что бы такое измыслить в качестве отказа следовать за Харуном, она, не откладывая, заговорила о приготовлениях в дорогу.

Когда в александрийском порту таможенник, роясь в багаже, спросил меня, правда ли, что Османская империя готовится подчинить себе Сирию и Египет, у меня вырвалось проклятие в адрес всех женщин земли, и в частности белокурых черкешенок, на что он, к моему великому изумлению, охотно закивал головой, словно этим и объяснялись все грядущие беды.