Анатолий Вишневский - Жизнеописание Петра Степановича К.

Изумление перешло все границы, когда из газет узнали, что японского микадо кто-то сделал невидимым, оставив видимыми только голову, руки и ступни ног. Писалось, что микадо находится на излечении у профессора Бурденко, которого советское правительство отпустило по особой просьбе японского правительства, а некоторые утверждали, что Чан-Кайши думает послать советскому правительству ноту с просьбой отозвать Бурденко, желая, видимо, чтобы микадо и дальше оставался в таком изуродованном виде.

Непонятные вещи происходили и в СССР. Недавно в органы госбезопасности поступила записка о готовящемся покушении на одного из членов Политбюро, а когда органы госбезопасности нагрянули в указанное место, то действительно застали врасплох около сотни отъявленных террористов, связанных с гестапо.

На тайных правительственных заседаниях обсуждали, что делать дальше? Одни запрашивали Уэллса о Гриффине, желая выяснить, фантазия это была или действительно Гриффин существовал, другие предлагали самые хитроумные проекты искоренения странных и дерзких невидимок, третьи, ничего не понимая, агитировали за объявление войны СССР. Ни одна газета не выходила без сообщений о проделках шайки невидимых людей.

Техника невидимости все более совершенствовалась, этим занимался Борис Спиридонович, организацию же действий армии невидимок, становившихся все более многочисленными, взял на себя его брат Федор. У Бориса Спиридоновича, между тем, появилась новая забота. Он так увлекся научной работой, что совсем забросил свою жену Марфу Петровну, за которой стал увиваться их общий знакомый, одинокий доцент Петрушевич. Он вечно околачивался у них дома, и, видимо, Марфа Петровна находила его интересным собеседником. Возвращаясь поздно вечером из лаборатории, Борис Спиридонович нередко заставал их за чайным столом и вынужден был не без раздражения включаться в их разговор, который подчас приобретал неожиданную остроту, в таком, например, духе.

– О чем вы здесь разговор ведете? – спросил Борис Спиридонович, особенно не обращаясь к Петрушевичу.

– Сейчас модно говорить о невидимках, – ответил Петрушевич.

– Общество в опасности из-за этой шайки, – вмешалась в разговор Марфа Петровна.

– Общество социалистическое в безопасности, – поправил ее муж, – а общество фашистское в ба-альшой опасности!

– Это вы верно подметили, Борис Спиридонович, – заметил Петрушевич, – так как эти невидимые люди направили свою деятельность исключительно в пользу нашего Союза. По всей видимости, группа невидимых людей организовалась у нас, а не заграницей.

– Может быть, и у нас, – согласился Борис Спиридонович с самым нейтральным выражением лица.

– Говорят, что позавчера в Большом театре по главному проходу партера в воздухе пронесся роскошный букет цветов, доплыл в воздухе до оркестра, потом перепрыгнул через оркестр и упал к ногам Козловского, – рассказывал Петрушевич, обращаясь одновременно к Борису Спиридоновичу и к Марфе Петровне. – И это уже не кажется удивительным! Если аэропланы летают без людей, то почему бы и цветам не падать к ногам артистов?

– Проблемы невидимости – ба-альшое дело… – задумчиво произнес Борис Спиридонович. – Если обыкновенным путем социализм будет завоевывать мир, то времени и воды утечет много. А если люди используют невидимость – в десяток лет! Москва станет столицей земного шара. Тогда, может быть, и ты, Марфуша, сделаешься патриоткой Советского Союза.

– Разве я одна не верю, что советская власть когда-либо овладеет всем миром? Пиктов это не верит! – довольно ехидно сказала Марфа Петровна.

– Я, во всяком случае, не верю, – встал на ее сторону Петрушевич. – Политические убеждения – это как религиозная вера. Христиане и магометане всегда были убеждены, что именно их религия распространится по всему миру, а остальные исчезнут, но ведь этого не произошло. Так и в политике. Фашисты считают, что они фашизируют весь мир, коммунисты думают, что их дело правое, и весь мир будет коммунизирован, и так далее. Этого никогда не будет.

– Видите ли, Эдмунд Антонович, – Борис Спиридонович с трудом дождался, когда сможет возразить Петрушевичу, – религия – дело духовное, а не желудочное. Можно быть католиком или магометанином и жить с набитым брюхом и кошельком, а можно прозябать, вести полуголодное существование. Здесь-то собака и зарыта. Одни люди, независимо от их веры, объединяются из-за пустого желудка и кармана, чтобы организовать жизнь и природу для сытой, веселой и бодрой жизни, а другие, тоже независимо от веры, объединяются, ибо боятся, что полуголодные хотят их ограбить. Так что, Эдмунд Антонович, ваша аналогия неудачна.